В скучных стихах, звучавших со сцены, перечислялись достоинства образцового министра: он всегда доволен, неизменно пребывает в хорошем настроении, не пускает пыль в глаза, не горделив, не имеет иных целей, кроме службы королю-благодетелю, и постоянно занят, хотя не кажется таковым. Похвала походила на скорбный лист, так всё в ней отзывалось посредственностью. Однако благодушно настроенные роялисты, сидевшие в ложах, не замечали сомнительности этого панегирика. Особенно рьяно они аплодировали льстивым тирадам в адрес справедливого монарха, ибо за возвращение Неккера пресса окрестила Людовика XVI «реставратором французской свободы».

Чего ожидали от министра? Что он окажется достаточно ловким и гибким, чтобы примирить и успокоить двор и город. Как это сделать, никто, в том числе сам Неккер, порядком не знал. Посему, когда он через месяц с небольшим, обманув всеобщие надежды и ничего не добившись, вновь получит отставку и уедет из Парижа уже навсегда, никто не возмутится, и о нём поспешат забыть.

Воистину, если самый воздух Парижа казался взрывчатым, то в стенах Комеди, напротив, полностью иссяк кислород, тот газ, который поддерживает горение и жизнь, как доказал знаменитый современник сосьетеров, химик, академик и генеральный откупщик господин Лавуазье. Меж тем, несмотря на хороший урожай 89 года, в столице усиливался голод. Продукты плохо доходили до Парижа, расхищались и портились по дороге. Однажды в августе мэрия объявила даже, что хлеба в городских амбарах осталось только на два дня.

Выход нашли в быстром освобождении от лишних ртов. Таков был обычай ещё со времён средневековых: выманив бродяг и неимущих бесплатной раздачей хлеба к городской заставе, каждому вручали по буханке и мелкой монете и выводили за таможенный барьер в чисто поле. Так и здесь: из Парижа высылали безработных, бездомных, рабочих из благотворительных муниципальных мастерских и солдат, не записавшихся в новую Национальную гвардию, сформированную Лафайетом – героем американской войны за независимость. Эта кампания, в которую Франция ввязалась, уж конечно, не из гуманных побуждений, а в надежде ослабить исконного врага Англию и упрочить колониальные владения, была для королевства крайне несчастливой. Без толку потеряв на ней почти два миллиона ливров, Франция дала «коварному Альбиону» повод для злорадства, приобретя взамен разве что новых «американских героев», воротившихся из похода в необычных ярких мундирах. Они-то теперь возглавили Национальную гвардию, сильно пополнив её за счёт регулярных полков, преданных короне. Таким образом народную милицию превратили в силы порядка, направленные против народа. Генерал Лафайет показал себя в этом деле человеком ловким и изворотливым, даром что входил в закрытый наследственный военный орден «цинциннатов» (образованный в Америке), девизом которого были суровая строгость и прямота в отправлении власти.

Голодная паника быстро улеглась, так как продукты стали понемногу прибывать в город из урожайных провинций, но тут случилась другая неприятность: деньги начали падать в цене. «Сотня фамилий», сообразив всё-таки, что «неприятности» могут затянуться, потекла за границу, с ними – около двухсот наиболее рьяных роялистов из Национального собрания, а вслед – несколько тысяч знатных семейств со своим скарбом, драгоценной утварью и, главное, звонкой монетой.

Сначала забил тревогу Неккер, выяснив, что уже выдано более шестидесяти тысяч заграничных паспортов. Потом заволновались и дистрикты: стало понятно, что финансовые дела, и без того далеко не блестящие, грозят совсем выйти из-под власти правительства. Заговорили опять об измене, благо возник новый повод: двор вызвал большой вооруженный отряд из Фландрии, войска уже прибыли в Версаль. Настораживал и отказ монарха подписать принятую в конце августа Декларацию прав человека и гражданина, провозгласившую свободу каждого «делать всё, что не идёт во вред ближнему», и равенство людей всех сословий перед законом. В воздухе запахло контрреволюционным переворотом.