– Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте.

– Катюшка? Класс! Когда приехала? Только что? Класс! А вы, Пререкаев, помолчите, вашим мнением тут никто не интересуется. Обдумайте лучше мой последний вопрос.

Пишущая машинка молчала, зато строчил станковый пулемет. Тысяча слов в минуту. Миллион. Катя смотрела на воздушное миниатюрное создание, пушинкой сорвавшееся с жесткого канцелярского стула ей навстречу. С Варей, а если официально – с Варварой Михайловной Красновой, они не виделись более года. Но та нисколько не изменилась. Точнее…

С некоторых пор Катя заметила: натуральные блондинки в этом сезоне повально красятся в жгучих брюнеток. Варя-Варвара была рождена светло-русой. А сейчас перед Катей радовался жизни румяный «гарсон» – кудрявая смоляная челочка подпрыгивала на загорелом лбу, стильно прилизанные височки топорщились как два серпика, чем-то напоминая крылья стрижа.

Как и год назад, Варвара обожала сочетание черного и белого цветов – черное платье, белый летний пиджак. Как и год назад, для маникюра она выбирала убойный коричнево-бордовый итальянский лак. Словом…

Словом, она была и прежней, и совершенно иной. Неизменным оставался лишь этот тесный кабинетик с зарешеченным окном, эта раздолбанная машинка и этот сейф в углу, набитый уголовными делами.

Варвара Краснова была следователем Спас-Испольского ОВД. А с Катей они были подруги. Врут, что у женщин-следователей не бывает личной жизни. Варя Краснова развелась с мужем; у нее была дочка шести с половиной лет и белый, глухой как пробка кот Мюрат. Все свободное время она посвящала спорту: когда от зарплаты что-то оставалось, покупала разовый абонемент в городской фитнесс-клуб на занятия шейпингом и аэробикой.

– Катька, да ты хоть бы позвонила, намекнула, я бы вчера шарлотку испекла! Или эти с творогом – ну, пышки, твои любимые! Ты чем добиралась? Автобусом? Ах, на машине… Везет вам, прессе. Пререкаев! А ваши реплики здесь не нужны. Вы обдумали ответ на поставленный вам вопрос?

В кабинете находился еще и гражданин Пререкаев. Как и положено подследственному, сидел он на стуле, скучно, монотонно бурча что-то на вопросы следователя. Но когда появилась Катя, оживился, пытаясь вставить и свое слово в беседу. Катя прикинула: за что такой может париться? Пререкаеву было под пятьдесят – испитой замухрышка, однако от наколок чистый.

Краснова попросила его подождать за дверью.

– Вор? Душегуб? Или, сохрани боже, фальшивомонетчик? – спросила Катя.

– Кухонный воин. Нанесение побоев. Дело частного обвинения. – Варя кивнула на тоненькое дело. – Раз в три месяца жена пишет на него жалобы: бьет, пьет. Потом на очной ставке все, как партизанка, отрицает. Выгораживает его – муж какой-никакой. Идут на мировую. Гром фанфар, слезы умиления. Мы дело прекращаем, выставляем карточку. А потом все по новой. Надоел он мне. Так бы и удавила своими руками, – она плотоядно пошевелила наманикюренными пальчиками.

– Гони его, а? – Катя опустилась на стул. – Гони его с глаз, золотце мое.

– Сейчас, только показания прочтет и протокол подпишет.

И через пять минут Пререкаева изгнали.

– Ну, рассказывай, – Краснова была рада подруге. – Надолго к нам? Ну, сегодня точно не уедешь. После работы ко мне, ты ж на новоселье у меня не была!

После развода Краснова долгое время жила на казенной, принадлежавшей отделу квартире. А фактически – в коммуналке, где было чрезвычайно шумно и беспокойно от испокон веков обитавших там холостых представителей ГАИ и уголовного розыска. Потом ей дали квартирку – однокомнатную, на первом этаже. Окна – в заросший жасмином и бузиной двор.