К кому-то стала часто заглядывать старуха Смерть.

Кому-то требовалась помощь ещё здравствующих.

… Написал последнее предложение и как в воду заглянул – позвонила хорошо знакомая женщина, жена моего товарища. Знал я, что он тяжело болен, и по срывающемуся голосу женщины понял – и в её дом пришла или приходит беда. Пока ехал по городу, пересаживаясь с трамвая на метро, с метро на троллейбус, а потом шёл пешком по дворам среди разбросанных в хаотичном порядке “хрущёб”, в голове роились вроде бы не к месту, но как бы предвосхищая неизбежное, стихотворные строчки:

Умер одинокий человек.
Никого из близких не осталось
И согласно дворовой молве
Достойно нёс по жизни свою старость
Чужие люди вскрыли ломом дверь,
Забрали деда бренные останки;
Никто не знает, где же он теперь…
Зато в его квартиру спозаранку
Затопали чужие сапоги,
Чужие руки скарб в узел сложили,
Перетрясли штаны и пиджаки,
Стащили вниз и в свой авто сгрузили.
Дверь опечатали бумажной полосой.
“Пока”, – старушкам во дворе сказали;
Им каждая качнула головой
В тёмных платках – знаках глухой печали
– Не хорошо! – промолвила одна, —
Не хорошо, не по-людски всё это:
Жил человек не враг, не сатана,
А вот душа его и ныне не отпета.
Да и квартиру надо бы прибрать:
Душе нельзя в немытой быть квартире.
– А там – замок!
– Бумажный… и сорвать
Его небесные нам силы разрешили б.
… Открыли дверь. Пахнуло нежилым.
Сор на полу. Разбитая посуда.
Здесь смерть была, а им, ещё живым,
Надо шагнуть в сей мир из нашего “оттуда”.
Старушки обошли нехитрое жильё,
Нашли совок и тряпку половую;
Сгребая в кучу сорное тряпьё,
На фотографию наткнулись фронтовую.
На фотографии весёлый капитан,
А за спиной – руины городские,
И их штурмует наш советский танк…
– Щас в армии фуражки не такие
– Фуражки – что! Народ ныне не тот:
Войны не видел, жизни той не нюхал.
Ему умерший человек – никто:
Знать в головах полнейшая разруха.
Как можно так – забыть фронтовика?
Он на войне нас видел не такими!
– Он всяких видел! Жалко мужика,
Что так безвестно этот свет покинул.
И надо дать его душе покой
И помянуть по русскому укладу.
Я фотографию его возьму с собой:
Не хорошо ей будет без пригляду.
…Сидели бабки в прибранных стенах,
Пригубливали за ушедших без возврата
И за того, кто не погиб в боях,
А умер в неизвестности – солдатом.
В этих стенах ему бы – пантеон!
Имя его поведать всему миру!
Но – он в земле! Душе его – балкон:
Кто-то другой въедет в его квартиру.
– Как можно так? Забыть фронтовика?
Молчат старушки, словно бы глухие…
Летят в беспамятство года, как облака.
Они как прежде…
Мы теперь другие!

В конце 20-го века нас, советских людей, подменили.

Мы стали чужими себе.

Нам стала рукоплескать изменчивая Европа, коварные Соединённые Штаты. Они не переставали видеть в нас своих врагов, но теперь у них появилась беспрепятственная возможность залезть нечистоплотной лапой своей пропаганды в наши души и хорошо наследить там.

Им удалось.

В советское время для заграницы мы были русскими, людьми одной национальности. Без стеснения гордо называли себя советскими. У нас была одна страна – Союз Советских Социалистических Республик. И он, Союз, под водочку и закусочку на беловежском застолье недобрых людей из России, Украины и Белоруссии приказал всем нам долго жить.

Ошарашенные таким вероломным решением бывших коммунистических руководителей славянских республик, узбеки “пошли” домой в свой Узбекистан, киргизы – в Киргизстан и стали кыргызами,

таджики – в Таджикистан,

туркмены – в Туркменистан,

грузины – в Грузию,

азербайджанцы – в Азербайджан,

армяне – в Армению,

латыши, литовцы, эстонцы – в свою Прибалтику,

молдаване – в Молдавию.