– А вы в Железногорске живете? – задала вопрос я.

– Да, – прозвучал ее короткий ответ.

– Вы живете в гражданском браке?

– Да.

Я перестала ощущать действительность, будто бы земля ушла у меня из под ног, и я провалилась в глубокую яму. Снова объявили посадку на какой-то поезд, Сережа с надеждой посмотрел на меня.

– Это наш? – спросил он. Я покачала головой.

– Илья придет с работы, я уточню у него, – ответила девушка в телефоне, ее прервал плач младенца. В трубке послышались гудки.

Мое сердце разрывалось на несколько частей. Слезы потекли по щекам, и я никак не могла их сдержать. Даже присутствие сына не остановило меня. Я будто бы умирала, медленно и мучительно, засыхала, превращалась в труху.

– А где наш поезд? – спросил Сережа, с тревогой глядя на меня. Я тут же вытерла слезы и улыбнулась. Сколько боли потребовалось мне испытать, чтобы растянуть губы в жалком подобии улыбки.

– Теперь не знаю.

Прошло еще несколько минут, прежде чем я собрала свои мысли в кучу и начала продумывать дальнейший план. Я старалась не заострять внимание на муже, на его жизни, это выбивало меня из колеи. Самое важное сейчас – что делать нам с сыном? Возвращаться обратно к свекрови я не хотела. Меня стошнит при одном их виде. Было только одно место, куда я могла сейчас поехать. К маме в деревню.

Я взяла Сережу за руку. Мы направились в кассу. При виде моего заплаканного лица, женщина в окошке без труда приняла у меня билеты обратно, взяв при этом комиссию. И дала мне новые билеты. Отправление в двенадцать ночи. Придется еще долго прокуковать на вокзале.

Я развлекала сына, как могла. Мы ели мороженое, считали вагоны у поездов, которые отправлялись и приезжали, Сережа сумел даже вздремнуть на моих коленях, но каждый раз он вздрагивал, когда объявляли посадку на очередной рейс.

Когда подошло наше время, он и вовсе спал на моем плече. Я занесла Сережу в вагон, расправила матрас и белье, и легла рядом с сыном. Я отгоняла от себя любые мысли о муже, я не хотела думать о нем. В моей душе была пустота, я будто не жила, просто совершала определенный набор действий безэмоционально.

Утром я проснулась отдохнувшей. В поезде мне спалось гораздо лучше, чем в квартире свекрови, где я просыпалась от каждого шороха. От станции было еще десять километров до деревни. Убедившись, что никакого транспорта мне не найти, я позвонила маме. Услышав, что я еду к ней, она всполошилась.

– Кого попросить даже не знаю, – запричитала она, – Витька у меня на бане сидит, крышу ремонтирует, у Алешки машина сломалась, этот… напился вчера, встать не может.

«Этот» был маминым сожителем. Время от времени он уходил в запои, и маме приходилось просить помощи у соседей.

Я вздохнула, готовая идти пешком. Придется нести на себе и Сережку, и сумку.

– Ладно, – нехотя согласилась мама, – пойду Витьку с бани стащу. Приедет за вами. Крыша течет, сил нет, как устала уже. Витька!

Мама закричала в трубку истошным голосом. Я поспешила отключиться, пока полностью не оглохла. Сережа нетерпеливо дергал меня за руку. Он устал от поездки и быстрее хотел увидеть обещанных мной куриц, гусей и уток, которых мама разводила. Я тоже мечтала уже добраться до дома, спрятаться от всех и вволю наплакаться.

Витя, мамин сосед, мужчина лет сорока, загар которого мог составить конкуренцию цвету кожи типичного жителя Африки, улыбнулся, обнажая редкие зубы. Он смеялся всю дорогу, чем позабавил Сережку. Мне было не до смеха.

Мама радушно встретила нас. Она была вся взмокшая и растрепанная. Многочисленные дела и заботы не давали ей лишний раз заглянуть в зеркало. Да и зачем? В деревне красоваться было не перед кем. А «Этот» не придавал большого значения внешности мамы. Я заметила, как она постарела. Мы не виделись два года, с того момента, когда приезжали к ней с Ильей.