– Отец вами гордился бы! – важно произнес один из кардиологов, стоявший в очереди за свежими булочками, и похлопал Константина по плечу.

Весь день на него сыпались поздравления от товарищей и коллег, некоторых из них он и видел-то впервые, но создавалось лестное впечатление, что его наконец заметили, словно он вышел из тени отца. И это чувство оказалось таким желанным, что сердце стучало быстрее, а руки слегка подрагивали.

Начало новой жизни, а вместе с тем и конец рабочего дня, Константин решил отпраздновать посещением кинотеатра. После сеанса он купил себе недорогого вина, фруктов и, слегка разбавив веселое настроение алкогольным градусом, добрел до квартиры, где сладко уснул.

Все вокруг звенело празднеством: торжественно падал снег, серебром накрыло плечи, а вместо зеленого лавра голову увенчали белые хлопья. Константин осмотрелся вокруг. Под ногами лежал огромный ледяной щит, и кроме этого щита, бездонного черного неба и вечного снега не было ничего. Где-то вдалеке неумолчно звенел телефон, но никто не брал трубку. Вдруг снегопад стал неторопливым и таким ленивым, что темнота вокруг разом превратилась в сплошное белое полотно. Из этого тумана внезапно выступила фигура высокого человека: большие жилистые руки, широкие плечи, облысевшая голова, и через секунду Константин узнал своего отца. Тот немного постоял отчужденно, но затем подошел ближе и показался вполне живым. Нет, Константин, конечно, понимал, что он на самом деле мертв, но это чувство почему-то словно отсырело из-за тающих на ладони снежинок.

– Ну здравствуй, сынок! – ласково произнес отец.

– Здравствуй, – ответил Константин, и ему тут же стало стыдно за это долгое и официальное «здравствуй», вместо куда более подходящего и приятного «привет».

Повисла неловкая пауза, утихли все звуки, и Константину был слышен только собственный внутренний крик. Потом оба открыли рты и произнесли что-то синхронно, но, поняв это, вновь замолчали. Они всегда начинали говорить друг с другом одновременно, невпопад.

– А знаешь, ко мне сегодня приходили люди из министерства, меня назначили главным врачом.

Снова повисла пауза.

– А ты хотел эту должность?

– Да.

– Ты считаешь себя достойным её?

– Да.

– Ты мог отказаться?

– Нет.

– Тогда, увы, – отец развел плечами и изобразил разочарование, – мне гордиться нечем.

Опустилась тишина, она настолько быстро стала пожирать саму себя, что кто-то вынужден был ее нарушить.

– Я горжусь, если ты делаешь то, чего можешь и не делать. Я горжусь, когда ты остаешься после работы с больными, горжусь, когда ты покупаешь бездомным еду, горжусь, даже когда ты просто кого-то жалеешь. Но когда ты делаешь то, что должен, я не горжусь, ибо нельзя гордиться необходимостью.

– Но мне страшно, вдруг я не справлюсь?

– А жить вообще страшно. Ты посмотри на меня: заметил, чем это обычно заканчивается?

Он улыбнулся, и стало легче. Снег прекратился, начало светать.

– Приходи еще, пожалуйста, приходи! – крикнул Константин напоследок.

Он проснулся, часы опять показывали пять утра. Больше он не уснул.

Следующий рабочий день начался со срочного собрания. Константин созвал всех заведующих отделениями в свой новый кабинет, было необходимо утвердиться в их глазах в качестве нового главврача, к тому же следовало обсудить дальнейший план развития клиники. Отец оставил после себя целостную, развитую, но, к сожалению, чудовищно устаревшую систему, которая держалась на авторитете отдельной личности. Константин знал большую часть персонала, его костяк составляли люди может быть и хорошие, но адски ленивые, а вдобавок еще и нетерпимые ко всему новому, а оттого чем дальше шагали медицинские технологии, тем глубже становилась их неспособность обрести себя в современном мире, и тем большим было желание вернуть те времена, когда из импортного был разве что Альцгеймер.