– Кеш, ну ты всё равно восстанови. Всё-таки документ, – настаивала Бронислава. – Какой-никакой, а может пригодиться.

– Поздно, поздно, – завздыхал, покачивая головой, Кеша. – В газетах, кстати, писали, но ты не читала, конечно: мелкие институты тогда все расформировали. И слили. В университеты. И вот, «остался у меня на память от тебя…». Я, между прочим, даже в университетской общаге полгода нелегально жил! Поступил на журфак, но его тоже сразу расформировали… А комендант у них, в общаге, рыскал! Ну, зверюга… Не пил, главное, принципиально. И там один пресловутый очкарик засел к экзаменам готовиться и заперся изнутри. А трое ребят с новой водкой в свою комнату попасть не могут. Парадокс! А двери там, знаешь, какие? Серёдка из двойного картона с фанерой. Но мы же – не знали. Всё же – крашеное! А кем дверь лучше всего выбивать?

– Батюшки-светы! Тобой, что ль? – переполошилась она.

– Правильно, мной. Я же солидней всех. Разогнали меня – и мной ударили. И дверь пробилась точно в форме человека! Я на свой фанерный трафарет в комнату рухнул. Под ноги очкарику. С него даже очки соскочили: он меня так быстро не ждал… А остальные с водкой в этот проём друг за другом входят, входят. Очкарика по очереди обнимают – соскучились всё-таки в коридоре. Поют: «Так будьте здоровы!» Поют: «Живите богато!» «А мы приезжаем!» – поют. «До дома, до хаты…»

– Кеш! Они же тебя об дверь-то – расшибли, небось? Расплющили, небось, всего, дураки.

– Ничего подобного, я выпил и восстановился. Уже через двести грамм… Но, представляешь, этот комендант меня вычислил, – не слышал её Кеша. – По силуэту дыры! К дыре всех по очереди приставлял. Искал, кто с дырой полностью совпадёт. Я нарочно, между прочим, раздувался, чтоб не совпасть. Воздуха полные лёгкие набирал, чуть не лопнул. Нет, пр-р-роклятье: всё равно совпал!.. Ну, меня же ни с кем не спутаешь, правильно? Пресловутый такой комендант был. Жуть во мраке… Устроил мне нежданный конец университетской нелегальной жизни, зверюга.

[[[* * *]]]

– …Отгадай, кем меня берут? – наконец спросил он Брониславу.

– Кем? – затаила она дыханье и приостановилась.

– Оператором! На птичник… Но я же ему сразу дал понять, этому Ильшину, что я – личность творческая! Так прямо и сказал: «Как человек проницательный, вы должны хорошо представлять, кто перед вами: я – птица высокого полёта, мне нужна работа, где можно сохранить себя для творчества. Я – мастер слова, между прочим. Мастер плакатного пера. Мастер кисти, карандаша. И отчасти – ластика». А Ильшин мне сразу: «Птица?! Вижу!» «Ваш высокий полёт, – говорит, – определяется невооружённым глазом, сразу. Не сомневайтесь». «Есть, – говорит, – у нас место именно такое: для вас! Очень ответственное. Эта работа только вам по плечу». …Там, оказывается, ничего делать не надо: конвейер! На птичнике. Механизация!.. Нет, ты представляешь? Я же образованный человек, это за версту видно… Проницательные деревенские люди, они образованным пришельцам с большой земли всегда рады, между прочим. Как своим старшим братьям. Мы для них – находка. У меня же западный уровень понимания! Современный!..

– Ой! Ой, помру, – прикрыв рот варежкой, смеялась и смеялась Бронислава. – Оператором!.. Щас помру, на месте прям, и не встану…

– Чего смешного-то? – не понимал Кеша.

– Да я ничего, – присмирела Бронислава. – Пусть оператором. Я – сельская. Я любой труд уважаю… Ты мне хоть кем будь. Начнёшь оператором, а там, может, где место хорошее освободится.

– Что значит «хоть кем?»! Тебя что, и это уже не устраивает?! Быть женой оператора?!. – приостановился Кеша. – Ну, знаешь. Запросы у тебя.