На борту «Лилит» сложно было найти развлечение для девочки. Лэйн увлекал ее рисованием или всевозможными историями. Иногда он рассказывал сказки, иногда вспоминал свое прошлое, жену или родителей Агаты. Чаще всего Эдвард вспоминал свою дочь, но и на воспоминания о жене в эти однообразные, скучные и тянущиеся вечность дни он тоже находил время.

Свою супругу – Тильду Лэйн – не видел по меньшей мере лет двадцать. Последний раз они виделись на свадьбе дочери. Тильда была из тех женщин, которые, будучи слабым полом, главенство в семье уступали твердому и бескомпромиссному мужскому характеру, вот только характер этот был их собственный.

Тильда в начале отношений, наверное, любила Эдварда, но свои принципы, принимаемые решения, которые обычно всегда шли вразрез мнениям Лэйна, и главную роль в семье жена любила куда больше, чем мужа. Уродующие женщин мужские черты характера Эдвард терпел всю их совместную жизнь, пока однажды Тильда не встретила молодого, сказочно богатого парня и не выбросила мужа, как использованное средство контрацепции на обочину жизни. Тогда ей было чуть больше сорока. Несмотря на предательство жены, Лэйн до сих пор питал к ней светлые чувства и был готов принять ее обратно.

Как-то за чашкой чая старик взболтнул дочери, что готов принять ее мать обратно, несмотря ни на что, но ответ их ребенка оказался для Лэйна неожиданным. Она пришла в ярость: «Как можно настолько себя не уважать? Стоит переключиться на кого-нибудь другого, отец!», – закричала тогда дочь, но Эдвард не видел никого рядом с собой, да и выстраивать новые отношения не было сил. После этого разговора он решил посвятить жизнь дочке и Агате.

– Знаешь, а мне не хватает родителей. Не хватает не для защиты, для этого у меня есть ты, дедушка… Мне просто хочется сказать им, как сильно я люблю их. И все, – после затянувшегося молчания сказала девочка.

– Поверь мне, они постоянно смотрят на тебя с небес. Ты можешь говорить им все, что захочешь. Для этого достаточно лишь соединить ладони, закрыть глаза и, представив их, сказать то, что хочется, – закрыв глаза, он соединил ладони и поднес их к себе, но обратиться к погибшей дочке не успел. На палубе послышались шаги.

– Ноа! – вскрикнула Агата и бросилась к трапу.

– Значит, ничего не нашли… – буркнул Лэйн, глянув на часы, и, еле поднявшись, направился за внучкой.

Голова болела и гудела, а помещение – темная сырая клетка – вращалось вокруг Ноа. Перебитый нос опух и был заложен, поэтому жуткой вони – смеси испражнений, пота и плесени – скандинавский серфер не ощущал. Из небольших решетчатых люков пробивал дневной свет, но как следует передать обстановку помещений не мог. Монотонный ропот моря доносился извне. Постепенно к парню возвращались чувства. Боль нарастала в локте. Начали болеть колени, а также ребра, из-за чего было тяжело дышать, и парень старался делать мелкие частые вдохи.

Лавиноподобно вернулась память. Он даже не поверил воспоминаниям последних событий. Перед глазами всплыли образы вооруженных, на первый взгляд, одичалых людей… Нападение… Сильный удар… Боль и темнота… Ноа коснулся распухшего лица. На ощупь было понятно, что переносица смещена вправо, а левый глаз заплыл.

Невольно он вспомнил те яркие и теплые для него моменты, когда жена Стэнли Харриса – Джессика – в его объятиях, укрывшись под брезентом в лодке, восторгалась его красотой и рельефным атлетическим телом. Сам же Хансен и часть экипажа видели его внешность совершенно иначе. Ноа всегда был худощавым, высоким, белобрысым парнем. Возможно, если бы не та компания, подвернувшаяся скандинавскому серфингисту в старших классах, из него еще мог бы получиться спортсмен, но серфил Ноа в свое удовольствие, да и в рассекании волн на досках парень больше всего любил вечеринки, на которых можно было раздобыть не только пиво и травку. Подобный образ жизни, в котором не было места сну и полноценному питанию, молодой скандинав быстро превратился в изможденного, иссохшего доходягу. Таких как он люди называют «торчками».