– Вот я и говорю – не хрен трепаться…

Мы сидели у стола и закусывали. Я уже проглотил два раза по пятьдесят и начал понимать, что мир – не такая паскудная штука, каким он мне представлялся с утра. Затылок еще сжимала невидимая рука, но вещи и предметы уже понемногу занимали законные места и четко очерченные границы. Книги и бумаги мы сдвинули в сторону и на середину столешницы кинули кусок клеенки, на которую поставили хлеб-соль, бутылку, стаканы. В центр водрузили на деревянную плашку чугунную сковороду с омлетом, и отхватывали по очереди кусочки яйца, запекшегося вокруг чуть пережаренной колбасы.

Надя принесла из кухни чайник и поставила на подоконник. Она приглянулась мне сразу, как только я увидел ее на дне рождения Графа. Пышненькая девочка, но крепенькая и очень домашняя. Хорошая подружка, что без лишних слов и на стол накроет, и закуску подаст, и выйдет вовремя, и водочки примет за компанию, не ломаясь. Ночевала ли она здесь или появилась лишь утром, я не знал. Как и не помнил, каким ветром меня сюда занесло.

Граф объяснил, что нашел меня в Матвеевском садике. Топал себе по диагонали, сбежав из компании домой, и вдруг неожиданно натолкнулся на старого приятеля. Я полулежал на скамейке и негромко подхрапывал. Вел себя достаточно мирно, то есть ничего не починял, но никого и не трогал. Однако в ноябре ночевать на улице было чревато многими воспалениями. Да и, кроме того, на мое еврейское счастье, рядом непременно проехала бы «хмелеуборочная». Только бумаги в деканат из вытрезвителя мне и не хватало под самое распределение.

Адреса моего он не знал, да и в любом случае тащить пьяного в коммуналку за полночь казалось делом бессмысленным. Посему он повел меня сюда. Повел?.. Да, как будто я даже сам передвигал ногами, хотя и закрыв глаза. А здесь он разложил мне раскладушку на кухне и укрыл сверху половичком.

– Странно, что они тебя там не оставили. Идеология идеологией, а пьяного в ночь отпускать – не гуманно.

Первый раз в своей короткой жизни я не смог из гостей добраться до дома. А ведь вчера мне казалось, что я прощался с Мишкой вполне членораздельно. Был собран и целеустремлен.

Должно быть, меня развезло уже в метро. Надо было, как вошел, так и остаться стоять: держаться за поручень и таращить глаза в черные стекла. Но на каком-то перегоне, это я еще помнил, вагон качнуло так, что я плюхнулся со всего роста на сиденье. Сил подняться уже не было, веки закрылись как бы сами собой, и я тут же вырубился. Так что, кажется, несколько раз проехал мимо «Техноложки», где нужно было пересаживаться на другую ветку. Просыпался, выходил, забирался в обратный поезд, падал на мягкий диванчик, опять засыпал…

Честно признаюсь – не люблю ночевать в чужом доме. Просыпаюсь я рано, но не решаюсь беспокоить хозяев, так что остается лежать, таращиться в потолок и размышлять. На похмельную голову мысли садятся черные, как мухи у какого-то поэта, уже забытого. И тогда, помнится, я лежал часа полтора, размышлял, слушал звуки, доносящиеся из Серегиной комнаты, и немного завидовал… Но потом это развлечение им уже наскучило, и Граф пришел проведать меня. Пока они готовили завтрак, я собрал постель, ополоснулся и позвонил маме. Как вы понимаете, получил что причиталось. По крайней мере половину. Остальное предстояло выслушать вечером, при личном контакте.

– Интеллигентные люди. Где им разобрать, кто пьяный, кто трезвый.

– Да и ты сам интеллигент.

– Нет, – сказал я…

– Как же нет? Мама врач, и сам – на каком курсе? – ну вот, ровно без году инженер…

– Нет, – повторил я. – Мама врач сама по себе, и я буду инженер сам по себе. А интеллигентом надо родиться.