– Нарочно извел старую межу и к нам передвинул. Помню, еще отцы наши о ней спорили, все покою им не было.

– Зря он так сделал. Противно. Все какие-то суеверия у него в голове сидят, – не мог смириться со случившимся Моисей. – Для чего ему это нужно? Отец его был не ангел, но таких выкрутасов себе не позволял.

– Тятя, а что, дядя Максим землю у нас отнял? – испуганно спросил Степка.

– Ну, выходит так, – подтвердил Моисей, пожав плечами.

Вечером с последними лучами солнца работники вернулись домой. Уставшего за день Степку сморил сон, и он всю дорогу беспробудно спал на соломе, несмотря на трясущуюся на ухабах телегу.

Во дворе возле хлева, пережевывая жвачку, лежала на мягком спорыше буренка. Здесь же, под навесом, стояла телка. Из сарая, загремев пустым ведром, вышла Прасковья. Время изменило ее. Круглое добродушное лицо стало покрываться мелкими морщинами, а высокий рост скрадывала некоторая сгорбленность. Однако, как и всегда, она была бодрой и веселой.

Накормив поросенка и бросив корма курам, налила в поилку воды. Увидев это, буренка неспешно поднялась и уткнулась мордой в свежую воду.

– Распрягай мерина! – скомандовал Моисей, обращаясь к брату. – А я к богомолу схожу.

– Тятя, можно я с тобой? – сиплым голосом запросился проснувшийся Степка.

– Нет, сынка, ни к чему тебе такие разговоры слушать. Помогай лучше матери.

– Мама, а мы ведьму видели, – радостно сообщил мальчик матери.

– Какую ведьму? – встревожилась Прасковья.

– Луана с дочкой по дороге нам встретились, – пояснил Моисей.

– А… – протянула мать, – эту ведьму я знаю.

– А девочку ее как зовут?

– Вроде бы Христя, а тебе зачем?

– Да просто спросил, – Степка сверкнул серыми глазами и пошел к бочке с водой. Зачерпнув ведром, вылил воду в поилку лошади.

Максим готовился к севу и только закончил сортировку семян. Он шел от гумна к хате. В калитке перед ним выросла мощная фигура соседа.

– Ты зачем межу сломал?

– Какую межу? – скривился в ехидной усмешке Сковпень.

– Что ты щеришься? – зарычал на него Моисей.

– А сами аль не грешны? Первые межу тронули, – Максим злобно и тупо смотрел на Моисея из-под густых бровей.

– Был грех у тяти моего – ошибся маленько, вершок припахал, потом все по справедливости сделали. А ты ведь чуть ли не на аршин передвинул в нашу сторону.

Моисей медленно пошел на Максима, не сводя с него глаз:

– Удавлю гада!

Тот, бормоча, перекрестился и попятился к плетню. Максим знал с детства, что Моисей не остановится и набросится первым. Он испугался разъяренного соседа и хотел было бежать, надеясь укрыться в хате.

Но Моисей остановился:

– Не буду я о тебя руки марать, завтра к голове пойду жалобиться. А тот, уж будь спокоен, за такое самоуправство прикажет выпороть тебя прилюдно. Вот позор-то будет.

Максим понял, что, если Моисей пойдет к голове, быть беде. Надо было что-то делать. А что? В памяти всплыли слова отца, сказанные в последний день бунта: «Мужик должен воевать за все, на то у него и зубы». Попробуй выброси их из памяти.

И тут Моисей вдруг увидел, что возле хаты на табуретке сидела тетка Ефросинья и молча наблюдала за происходящим. Рядом с ней стояла внучка Пелагея, которой она гребнем расчесывала темные вьющиеся волосы.

– Ты что такой злой приперся? – пробурчала старуха.

– Да я тут… – смутился Моисей, не ожидая встречи со знахаркой. – Мне тут, в общем, поговорить с вашим сыном нужно.

– Ну поговори, – спокойно сказала она. – Только плетень не сломай. А то он и так на ладан дышит.

– Не надо к голове по пустякам ходить, – испуганно и заговорщически одновременно проговорил Максим. – Сами разберемся, по совести. Ведь мы ж друзья. Тем более голова ваш нас, истинных христиан, не очень-то уважает.