«Луна над вечернею хатой…»
Луна над вечернею хатой
глядит с невысоких небес…
Мёд ведает лапой косматой
Бог Леса – строптивый Велес.
Заблеяли овцы во мраке.
Вздохнул старый дуб на горе.
Опять задохнулись собаки
от брёха на дальнем дворе.
Я ночью проснулся и слушал:
под крышею стонут птенцы…
И долго в колхозной конюшне
копытами бьют жеребцы.
У камина
(романс)
Побудь со мной ещё минутку,
В печальный час побудь со мной…
Как саламандры пляшут жутко
там, за решёткою сквозной!
Что будет там, за тем пределом:
за той прибрежною косой,
за тем туманом белым-белым,
за этой чёрной полосой?
А вьюга дикая хохочет…
И, разгребая спелый жар,
опять грустишь ты зимней ночью,
следя за пляской саламандр.
«И день высок, и полночь глубока…»
И день высок, и полночь глубока.
Я умер и воскрес. И жизнь течёт другая.
И женщина у чёрного окна
голубоватый свет не зажигает.
Прошло столетье или минул год? —
теперь всё так мучительно и странно:
девятая луна обходит небосвод,
как одинокий и печальный странник.
И я всё больше думаю о том,
пока всё дальше время отлетает:
на чёрный день оставлю старый дом,
где женщина огня не зажигает.
На закате
Я на закате шёл домой,
в глухие думы погружённый…
Открылся город надо мной,
на небесах сооружённый.
Перемещались тьмы и светы.
И были красны и черны
мосты сквозные, минареты,
зло изнутри освещены.
Продлилось долгое мгновенье…
И всё смешалось в стон и вой:
упали башни на колени
пред перевёрнутой арбой.
И разлетелись далеко
обломки красных облаков.
«Вечерний август…»
Вечерний август…
На синий лес
стоглазый Аргус
глядел с небес.
Опять природа
молчит веками.
Круг небосвода
тяжёл, как камень.
Стояла осень
уж на пороге.
Толпились сосны
лицом к дороге.
И веток струны
в ночи звучали.
И были думы
полны печали.
«В багровом зареве дымился дальний лес…»
В багровом зареве дымился дальний лес.
Горящий свет лежал на тучах рваных,
Высоко, головою до небес,
огняный столб стоял, прямой и странный.
Я слышал зов, но был неясен крик.
И чья-то тень качалась против света:
там горбоносый и худой старик
шагал навстречу мне в одежде ветхой.
Он шёл в лучах закатного огня,
под тяжестью немыслимого горя.
Тогда я ужаснулся: это я
иду через распаханное поле.
И я заплакал горько и нестыдно.
А он прошёл, рукой не поманя,
как будто он совсем меня не видел,
а, может быть, не видел он меня.
«Полночь. Лунные поляны…»
Полночь. Лунные поляны,
Крик совиный вдалеке.
Свет таинственный и странный
Проплывает по реке.
Ткёт кузнечик монотонно
Звук серебряный во мгле.
Звёздный ветер от Плутона
Приближается к Земле.
И виденья, как живые,
Предо мной – за рядом ряд.
Только псы сторожевые
Тайну вечную хранят.
Ночью легче оболочка
Между Космосом и мной…
И душа горящей точкой
Улетает в мир иной.
«Над землёю проносится ветер…»
Над землёю проносится ветер,
и звезда на небесном кругу
шевелится и дёргает цепи,
словно лодка на том берегу.
И миры проступают иные.
И свечение дальних часов.
И кричат голоса неземные,
словно птицы на пять голосов.
Будто я был, единственный, избран
понимать, ощущать, говорить,
что уходят вечерние избы
в темноту, за пределы земли.
И влечёт временное теченье
золотые огни вдалеке.
И лежу на земле без движенья.
И плыву я по звёздной реке.
Старый город
Прекращается к вечеру гомон,
тишина, как в столетье ином.
Пахнет в улице хлебным фургоном,
конским потом и кислым вином.
Снова слышится тихое пенье.
Снова громко стрекочет сверчок.
И уходят двенадцать ступенек
в полутёмный подвал-кабачок.
В очаге, за решёткой чугунной,
догорают слепые огни.
Лица женщин, как юные луны,
проступают у дальней стены.
Поднимая бокалы и роги,
вспоминая о светлом былом,
там сидят вместе люди и боги
за одним деревянным столом.
Снова Зевс похищает Европу