«Кажется, это называлось евроремонт», – подумала Маша, проводя пальцем по завитушке на шкафу. Обстановке явно было много лет, хотя всё выглядело опрятным и целым.

Она присела на огромный кожаный диван и сложила руки на коленях. Её глаза продолжали бродить по комнате, выхватывая новые детали, которые ей были совсем не по вкусу.

– Такой интересный интерьер, – осторожно сказала она, – мы давно тут ничего не меняли?

Она сказала это и испугалась, что вопрос звучит нетактично, с намёком. Но Даниил, казалось, не обиделся. Его лицо было странно-задумчивым, когда он сел рядом с ней.

– Я не хотел тут ничего менять, – тихо начал он, – потому что квартира принадлежала моей матери. Ремонт здесь сделан по её вкусу и был окончен незадолго до её смерти.

– Смерти? – Маша взглянула в его светлые глаза, чувствуя себя ужасно, что приходится уточнять такие вещи. Муж искривил губы.

– Она наложила на себя руки, когда я был подростком.

Маша прикрыла рот ладонью.

– Господи, – прошептала она, – мне так жаль, Даниил! Прости, прости, что затронула эту тему, я не знала… Не помнила…

– Не извиняйся, – он покачал головой, – я бы тоже хотел это забыть.

Искренне желая утешить, Маша дотянулась до его руки. Даниил переплёл их пальцы.

– Может быть, ты расскажешь мне о ней немного?

Он кивнул с некоторым удовлетворением: казалось, он и сам хотел поговорить на эту тему.

– Она была удивительная женщина, – начал он с лёгкой полуулыбкой, – знаешь, я бы сказал, спокойная снаружи, но сдерживающая бурю внутри. Увлекающаяся всем, но не интересующаяся ничем. Желающая внимания и страдающая от одиночества, – он вздохнул, – от этих противоречий с ней часто случались «эпизоды», как их называл отец. Тогда она уезжала сюда, ложилась на кровать и ни с кем не хотела общаться, даже со мной.

– У неё была трудная жизнь? – тихо спросила Маша.

– Они с отцом были очень разными, это её мучило, – он слегка сморщился при упоминании отца, – он больше про тело, а она – про дух. Она всегда говорила, что я – кровь от её крови, плоть от плоти, что мы совсем не такие, как он. Ему никогда было нас не понять, – он слегка склонился к Маше и продолжил тихо, почти шёпотом, – и это он виноват в её смерти.

Маша поражённо смотрела в его глаза, чувствуя, как волоски на её руках встали дыбом. Ей стало зябко в тонком халате.

– О чём ты…

– Но это всё не важно, – Даниил прервал её, встрепенувшись, будто переключившись, – ты спрашивала про интерьер. Хочешь, переделаем здесь всё? Уберём напоминания о грустных днях?

Маша покачала головой, не понимая, почему к её глазам подступили слёзы. Такая неожиданная смена темы была сродни резкому торможению.

– Я… как я могу, – выдавила она, – если много лет всё было так, в память о твоей матери. Я же, видимо, жила с этим, меня всё устраивало.

– Это так, – Даниил провёл большим пальцем по тыльной стороне её руки, задумчиво глядя ей в лицо, – ты всегда была очень милой и с радостью мне уступала.

Он ласково улыбнулся, коснулся её щеки.

– Мы с тобой безумно похожи, Мария, – сказал он, – покинутые родителями, отверженные. Поэтому меня и притянуло к тебе. Ты – моя родственная душа. Ты не помнишь наших отношений, но ты должна это чувствовать! Ты же чувствуешь, правда?

– Правда, – эхом ответила Маша, загнанная в тупик его напором, словно у неё не было возможности ответить иначе. Она кривила душой. За эти дни она немного узнала Даниила – хотя, сама формулировка этой мысли вызывала у неё нервный смешок: немного узнают, обычно, новых знакомых, но не человека, с которым живёшь уже пять лет.

Тем не менее, с Даниилом она знакомилась заново. Он всегда ложился с ней в кровать, но не нарушал границ её вынужденного отчуждения, накрываясь отдельным одеялом. Его привычки были безупречны – он вставал по первому звонку будильника, надевал рубашку и брюки – по его утверждению, домашние, – готовил незамысловатый завтрак. Дни он проводил рядом с Машей, как правило, погрузившись в чтение очередного тома в твёрдом переплёте. «Я давно мечтал об отпуске, который я мог бы посвятить чтению, – с улыбкой говорил он ей, – но мне ещё приятней посвятить его и чтению и заботе о тебе». Машу трогали эти слова, но, в то же время, они напоминали ей о том, что она должна как можно быстрее вспомнить, как любила Даниила, ответить на его чувства. Она искренне желала вспомнить хоть что-то, хотя бы малейшую деталь, которая поможет ей ощутить что-то кроме неловкой благодарности, почувствовать себя его родственной душой.