Но могу с уверенностью сказать, что это не страна еды. Это не Италия с ее невероятным культом съестного. Приехать в Италию и питаться абы чем невозможно. В Новой Зеландии – легко.

В воскресенье было обещанное барбекю в мою честь. Тетя, надо отдать ей должное, расстаралась на славу – сделала русский обед вперемешку с новозеландским. Этих нескольких дней мне было достаточно, чтобы сделать вывод: она представляла собой некий гибрид современной цивилизации и советского взгляда на жизнь. Даже в том, что она была замужем за Стивеном, было что-то советское, потому как тот не был каким-то особенным «заграничным» парнем, а вполне мог сойти за колхозника Степана, каковым почти и являлся.

Но у тети была очень милая русская черта, раскрывающая ее больше, чем все остальные, но которой она, видимо, стеснялась: тетя любила пить чай по-старинному, вприкуску. Это я заметила в первый же день. Всякий раз, когда кто-то просил чая или тетя сама предлагала его, она шла на кухню со словами: «Пойду похлопочу». Ведь это просто непереводимо на английский! На кухне тетя Клава доставала красивый белый чайничек, расписанный гжелью (видимо, тоже одна из ее ностальгических слабостей. Гжель, хохлома, павловские платки и, конечно же, самовар – все эти предметы русского промысла заполняли дом в самых разных уголках, но, видимо, священный трепет они вызывали только у нее самой, остальные же домочадцы относились к ним как к обыкновенным бытовым предметам), обдавала его крутым кипятком, затем тут же накрывала варежкой-бабой, сшитой из разноцветных лоскутков.

Пока чайник согревался, тетя ставила небольшую стремянку, залезала на нее и доставала с верхних полок встроенного шкафа множество железных и стеклянных баночек, представляющих собой сплошной винтаж: там были банки из-под индийского чая со слоном, коробки, расписанные по мотивам народных сказок, и тут же попадалась какая-то самая простая банка из-под дешевого кофе, но выяснялось, что именно эту банку тете подарили на работе, когда она еще жила в Союзе, поэтому она для нее слишком памятна. Когда все банки оказывались на столе, тетя начинала колдовать: засыпала горстку черного чая, снова ждала, когда закипит чайник, и тут же, еще булькающим кипятком, заливала листья. Осторожно размешивала, потом туда же бросала маленькую щепотку соли и чуть больше – сахара, затем в чайник летели самые разнообразные травки, коренья, сушеные корки апельсинов, цветы, ягоды всевозможных сортов и прочее, и прочее. Потом все это она заливала кипятком во второй раз, аккуратно перемешивала деревянной лопаточкой и накрывала варежкой. Тетя настаивала заварку долго, хлопоча о чашках, блюдцах, сахарнице и сладком. Поэтому меня не удивило, что за то время, пока настаивался чайник, на кухню успевал зайти Стивен или Катя и сделать себе «cuppa»3, бросив в большую кружку заварочный пакетик, поболтать его там из стороны в сторону, плюхнуть ложку сахара и немного молока.

А тетя тем временем все ждала. Вот заварка поспевала, она разливала ее по чашкам и отправляла меня за стол: «Иди, садись, Машенька, сейчас принесу». Первый раз я, конечно, послушалась и ушла, но потом, вместо того чтобы сесть за стол, отправилась покурить в сад. И оттуда сквозь прозрачную стеклянную дверь увидела то, что тетя от всех скрывала. Она налила заварку и кипяток в чашки, быстро управилась с теми, которые предназначались мужу, дочерям и мне, а вот со своей задержалась на полминуты. Украдкой тетя взяла кусочек сахара, надкусила его и сделала глоток, положив обгрызенный кусок на блюдце. Лицо ее при этом выражало полное удовольствие и счастье, словно это были самые приятные секунды в ее жизни. Потом тетя взяла чашку с блюдцем, ступая аккуратно, чтобы не расплескался янтарного цвета кипяток, села за стол и тут же бросила кусок сахара в чай, пока никто не видел. При этом она пару раз вздохнула и посмотрела по сторонам, словно вор.