– Мы ведь, папаша, геофизики, – вежливо говорит старику Стучинский. – Научные сотрудники.

– Научные? – удивляется старик. – Научным-то, конешно, не сподручно. Научные, значит. Ай-ай-ай! – Он качает головой, фонарь ходит в его руке, и мечутся по стенам трюма наши черные огромные тени.

Мы стоим около мешков, переминаясь и покрякивая. Перетаскать на спине шесть тонн муки! Грузчики мы плохие.

Стучинский задумчиво чистит рукавом свою фетровую шляпу. Гуткин пинает ногой мешок и говорит со злостью:

– Здоровые, черти. Пуда[11] по четыре.

– Что ты, Вася, по четыре?! Пятерики, – чуть не плача, говорит Каплин. – Ноги со вчерашнего дня трясутся как овечий хвост. – И он садится на ящик с консервами и грустно шмыгает носом.

Только один Гриша Быстров – маленький, худенький, вертлявый – не унывает. Он проворно осматривает мешки и подмигивает старику.

– На спине, говоришь? Ну, это дудки. Дудочки. Сейчас что-нибудь сообразим, чего-нибудь придумаем.

Он озирается по сторонам, исчезает во тьме трюма и возвращается очень взволнованный и радостный.

– Товарищи! – звонко кричит он, размахивая руками. – Все очень просто. Зачем таскать на спине? Пусть дураки таскают. Берем мешок, подносим к лазу. Сверху по гладкой доске спускаем веревку с петлей. Петлю – на мешок, и пошел наверх. Красота, а? По доске! Никакого трения. Блестяще! А? – Он суетится, захлебывается. – Можно блок поставить, тогда будет разложение сил, еще легче. Папаша, блока у вас нет?

– Блока нет. Чего нет, того нет. Да зачем же блок? На спине легчей.

– Рассказывай! – кричит Гриша. – Нас, папаша, не проведешь. Механика! Товарищи, нет, верно? А? На веревке? Попробуйте только. В сто раз легче. А?

Гриша сыплет слова, как горох из мешка. Мы уже знаем, что переспорить Гришу нельзя – заговорит.

– Что ж, – спокойно соглашается Лызлов. – Можно, пожалуй, попробовать. – Он пристально осматривает нас сквозь маленькие стеклышки очков в жестяной оправе. – Попробуем?

– Попробуем, попробуем, – суетится Гриша. – Мы внизу, вы наверху. Потом можно поменяться. Отец, давай веревку! Все дело в том, чтобы правильно накинуть на мешок петлю и равномерно тянуть вверх.

– Чудеса, – сокрушенно говорит старик. – Сроду муку так не грузили. Интересно… – Он вешает фонарь на гвоздь, хочет идти за веревкой, но останавливается и хитро говорит: – Ну, ладно, подняли. А потом-то, до места, где на палубе бунт[12] класть будете, все едино на спине мешки таскать? Как же так?

Гриша подбегает к старику.

– А тачка? – кричит он. – Тачка! Я видал – тачка у вас стоит. Шесть мешков тут же, у лаза, на тачку – и пошел! Без спины, папаша, без спины. Техника!

Старик дергает головой, перхает, смеется:

– Научные-то что значит. Придумали. Чудеса…

Пока старик ходит за веревкой, мы делимся на две партии.

– Сговариваться! Сговариваться! – кричит Гриша Быстров. – Чтобы равные силы были.

Гуткина и Лызлова мы выбираем матками[13]. Оба они кряжистые, коротконогие, широкоплечие.

Щуплый, маленький Гриша Быстров сговаривается со Стучинским. Я – с Каплиным.

– Кого выбираешь, – кричит Гриша Быстров, хватая Гуткина за рукав, – поэзию или прозу?

– Возьму, пожалуй, поэзию, – нерешительно говорит Гуткин. Поэзией оказывается Стучинский.

Подходим мы с Каплиным.

– Нансен иль Громовой? – спрашиваю я.

– Громовой, – не задумываясь говорит Гуткин.

Громовой – это Каплин.

Стучинский, Гуткин и Каплин вылезают на палубу, а Быстров, Лызлов и я остаемся в трюме.

– Вы будете таскать, – говорит Гриша нам с Лызловым, – а я буду петлю набрасывать. Ладно? Петлю тоже надо умеючи надеть, а то мешок боком будет идти, ничего и не получится.