2. Глава 2

Глава 2

…Микола, прозванный Хромым, обретался на паперти. Он сидел, подогнувши единственную ногу, примостивши рядом самодельный костылик, и вид имел до того жалостливый, что женщины, спешившие к вечерней молитве, то и дело жаловали бедолаге копеечку. Впрочем, конкурентов у Миколы было немного: пара бабок весьма благообразного вида и юродивый, что имел привычку петь срамные частушки. Правда, после он падал на колени и принимался истово креститься на храм, а то и поклоны бил, да старательно так, лоб до крови расшибая.

- Микола? – мальчишка описал хозяина паперти весьма точно.

И лицо у него рябое.

И глаз гноится, и рот кривой. Вот только кривизна эта наигранная, да и не пахло от Миколы нищетой, напротив, от лохмотьев исходил слабый аромат табака.

Причем, весьма недурного.

- Па-да-а-айте на пропитание, - заголосил Микола, и бабки закрестились, закланялись, а юродивый крутанулся на месте. – Боле-е-езному… одино-о-окому…

Глеб кинул рубль.

- Знаешь? – он показал коробку, на которой еще держались ошметки тьмы.

Микола подслеповато мигнул, рот его приоткрылся, выпуская пену.

- Мыло выплюнь, - присоветовал Глеб, - а то подавишься еще ненароком. Ты мне не интересен. Скажешь, кто коробку передал, и с полицией связываться не буду. А нет, то ответишь и за себя, и за того парня.

Кусочек мыла Микола сплюнул в ладошку и просипел:

- Так, знать я ничего не знаю… ведать не ведаю…

- Значит, полиция?

- Пожалей, господи-и-не, сироти-и-нушку…

- Слушай, сиротинушка, - Глеб присел и заглянул в глаза. – Я ведь и вправду в полицию пойду. Ты, конечно, сделаешь вид, что знать ничего не знаешь. И добиться свидетельских показаний у меня не выйдет, потому и получится, что кругом ты невиновный. Но… оно тебе надо меня злить?

Микола закатил глаза.

- Я ведь пока добром прошу. Скажи, кто коробку эту принес…

Пена пошла изо рта, а тело задергалось.

- Поможите! Поможите! – взвизгнул юродивый. – Жизни лишают!

Твою ж…

- Бедненького меня маменька бросила… папенька бросил… проклятые, проклятые… грядеть лето черное, лето красное, кровью меченое… и будет кровушка идти, литься да по камушкам, ручьями-ручейками… - юродивый шел боком, приступочкой, похлопывая себя по бедрам, и голос его звенел над площадью, заставляя людей задерживать шаг. – А все почему? Боженьку обидели… заветы егоные позабыли… не велел со смертью играть, а они взялись. Пришли. Живое забрали, мертвое слепили. Душу продали… Боженька плачет. Богородица кровавыми слезьми заливается…

- Отходим, - тихо сказал Глеб, ухватив Калевого за плечо. И тот не стал стряхивать руку. Кажется, мальчишки тоже ощутили неладное.

А людей становилось больше.

Они шли на визгливый этот голос, словно завороженные. Вот пара купцов, судя по одежде, вполне себе степенных и успешных. Дама в парчовом наряде, который выглядит почти вульгарно. Стая старух, что держатся друг друга, будто опасаясь потеряться в этой толпе.

Мужики.

И парни. Мастера, подмастерья. Почтенная публика, которой самое место в церкви.

- Хрень, - громко произнес Арвис. И юродивый, крутанувшись, замер, выпрямил руку.

- Нелюдь! Нелюдь! Идет, души крадет! Как глянет в глаза, как скочит-поскочит… летит-полетит… пойдут да клочки по закоулочкам…

- Рядом, - рявкнул Глеб, активируя щит. И первый камень просвистел над головой.

- Идут… по души ваши идут! Спешите, христиане добрые! Спешите люди веру защитить… сирых и слабых… пришли, уморили…

Сзади медленно поднимался Микола.

Встал, опершись на костылик свой, руку протянул и пропел:

- За что, люди добрые? Пришли, мучают… ногу у меня нелюди отняли…

…лучше бы, конечно, голову.