Но и это надоело, вагон совсем было затих и вдруг… В Столыпин зашел милиционер. Не конвойный, нет, а просто милиционер, в голубой форме, который следит за порядком в городе. Тут поднялось что-то невообразимое. От рёва и криков, казалось, рассыпется весь состав. Зэки барабанили в решётку и матерились наперебой. Давно они не видели милиционера – с последнего ареста, для многих несколько лет назад. Вспомнилось им и о свободе, и об аресте, и о погонях – словом, было от чего прийти в яростное возбуждение. Особенно расшумелись полосатики. Серёгу они раздражали.

– Постучи им, – сказал он своему приятелю, – скажи, чтоб заткнулись. Тот послушно заколотил в стенку, и шум у соседей стих.

– Что там за падла колотит в стену? – голос из камеры полосатиков не предвещал ничего хорошего.

– Потише немного! – крикнул Серёгин кореш.

– Эй, ты, – ответил полосатик. – Ты думаешь, мерин, что говоришь? Я тебя, курву, зарежу в этапке.

– Кончай орать, – вмешался Сёрега. – Спать не даете.

– Серёга, это ты, что ли? – отозвался зэк, обещавший зарезать его дружка. Голос стал ласковым, точно он обращался к самому дорогому человеку на свете.

– Я, – лениво ответил Серёга.

– Так мы ж негромко, Серёжа, – все с той же любовью продолжал полосатик. – Но если тебе мешает, так мы можем потише.

Гомон наконец прекратился. Серёга уснул, отвернувшись к стенке. Остальные в нашем отсеке тоже задремали, приткнувшись кто где. Серёгин приятель достал из мешка затасканную тетрадку и стал листать. Сидел он рядом со мной, и я мог видеть всё, что было на измятых листах. А были там выписки из книг, стихи, фотографии и открытки, а то и снимки голых женщин, невесть как попавшие в лагерь. Польщенный моим вниманием, зэк похвастал:

Конец ознакомительного фрагмента.