– Зачем… кровь? – спросил я. Серёга равнодушно пожал плечами.

– А потом она все ездила за мной по тюрьмам. Седая вся. И чего ей надо? Плюнуть бы ей давно, ведь всё равно ничего не выйдет. Уже 16 лет – всё тюрьмы и больницы, тюрьмы и больницы. Туберкулёз, скоро помру. Разве досидеть? В лагерь боятся меня выпускать. Людей, говорят, пугаешь.

Уж если опасаются, что он рецидивистов пугает… Но, честное слово, вид у него был вполне приличный.

Снаружи вагона послышалась возня.

– Этап привезли, – сказал Серёга.

Охранники открыли дверь в тамбуре. Раздался истошный, полный отчаяния женский крик:

– Витенька! Ой, Витенька! Ой, ненаглядный! Да что ж это такое! Да что ж это, Витенька!

– Малолеток привезли, – сказал Серёга.

Женщина с визга перешла на хрип:

– Витенька! Веди себя хорошо, мальчик мой! Слушайся начальство. О-о-ой, что ж это будет-то, Витенька!

Когда паренька провели в крайний отсек перед решётками, даже полосатики притихли. Он был совсем ребенок – ну, лет тринадцать, не больше. Что же это он мог совершить? А шёл гордо, запрокинув голову, руки назад, как настоящий преступник.

Женщина снаружи не унималась. Поезд тронулся, и её крики остались позади. Полосатики о чем-то говорили вполголоса, посмеиваясь. Наконец один из них ленивым блатным голосом заговорил:

– Витенька, а Витенька?

– Чего, – отозвался детский задорный голос из камеры малолеток.

– Витенька, ты знаешь, кто здесь едет? – продолжал полосатик таким тоном, будто собирался сообщить, что он – Красная Шапочка и принес пирожки.

– Нет, не знаю, по-прежнему задорно отвечал Витенька.

– Здесь сидят полосатики, – сказал зэк, подражая интонации воспитательницы детского сада.

Витенька ничего не ответил.

– Витенька, – елейно продолжал полосатик, – а хотел бы ты попасть к нам в камеру?

– Хотел бы, – ответил Витенька.

Звериный хриплый рев вырвался из двух с половиной десятков глоток.

– У-у-у, – надрывались они, хлопая в ладоши и сладостно матерясь. – Эх, хоть на пяток бы минут его сюда! О-о-о, Витенька! Ух, сейчас бы… А-а-а!

– Вот, тридцать пять мне, – сказал Серёга, – а 16 уже отсидел. Еще 10 впереди. Свободы совсем не видел. Уморят меня здесь, не выйду живым.

– За что тебя последний раз судили? – спросил я.

– За убийство. Хотели вышку дать, это у меня не первое. Да судьям взятку сунули. Пятнадцать лет дали. А ты за что?

– За политику, – ответил я.

– Да? – Серёга удивился. – А почему тебя с уголовниками везут?

– По 190-й содержат сейчас с уголовниками, – ответил я.

– Да-да, – подтвердил его приятель. – У нас в лагере сидел один. И религиозников сейчас тоже в уголовные лагеря сажают.

– Ну и дела, – сказал Серёга. – Я в лагерях-то почти не бывал, все по тюрьмам. Уж и не знаю, что на свете творится. Давно их отделили, а потом вообще политических не встречал.

На очередной остановке вывели этап и в отсеках стало немного просторнее. Зэки устали за двое суток от крика, драк и вагонной качки и постепенно стали умолкать. Но в одной из камер какой-то зэк не унимался.

– Каспар, – обратился он к охраннику-узбеку с таким узбекским акцентом, что невозможно было отличить, кто узбек – конвойный или зэк.

– Я не Каспар, – грозно отвечал охранник. – Наручники надену.

– Каспар, – упрямо повторял зэк, – покажи жопу.

– Наручники надену, – огрызался охранник.

– На жопу, что ли? – спросил зэк.

Другие зэки присоединились к забаве и стали наперебой, передразнивая узбекский акцент, уговаривать конвойного снять штаны и показать жопу. Конвойный орал и хватался за пистолет, но ничего не помогало.

– Какой красивый жоп у тэбэ, Каспар, – говорил зэк. – Дай воткнуть разочек, люблю тэбэ, хороший.