Ивана отвели в комнату, где прямо на полу сидело около двадцати человек мужчин. Присмотревшись, пытаясь найти среди них Анатолия и других его товарищей, и, не найдя их, он отошёл в сторону, а потом также, как и другие арестованные, уселся на пол и задумался.

Он представил себе ту камеру пыток, где жестокие следователи начнут выбивать из него нужные им показатели его мнимых преступлений перед родиной, и вновь подумал об Анатолии:

– Неужели над его друзьями применяли насилие, требуя показаний? Почему от Анатолия нет никаких известий? Где он мог быть сейчас? Может, за стеной в другой комнате, а, может, его уже куда-то увезли?

Ему захотелось поговорить с кем – либо из присутствовавших здесь людей, а вдруг кто-то знает или видел его, и стал выбирать лица и искать в них отзыва на своё желание, но увидел, что почти все они отводили от него глаза.

И ему стало понятно, что разговоры между ними были запрещены, а боязнь каждого усугубить свою судьбу останавливала их желание общаться.

Ивану казалось, что он понимал этих людей, поэтому больше не смотрел в их глаза, а углубился в рассуждение текста своих показаний следователю. Он решил честно признать свою правоту, считая, что ярмарки были традиционными на Руси мероприятиями, открывавшими людям возможность свободной торговли. И эта ярмарка, по его мнению, имела ту же цель, только она была более масштабной и целенаправленной. Проведение её в Ленинграде, по его мнению, придавало ей больший авторитет и значение. По крайней мере, ни один из областных руководителей не высказал своего неудовольствия, а организаторы ярмарки работали честно и с высокой долей ответственности. Он не увидел в этой работе признаков вредительства.

Ему было непонятно только одно: почему не были поставлены товарные вагоны для отгрузки товара? Иван объяснил в записке и то, как ходил в управление железной дороги, с кем там разговаривал, выясняя причины отсутствия вагонов, как писал докладные в Смольный, не добившись результатов.

Ещё он написал, как участвовал в организационном совещании, где ему поручили работу с ответственными лицами, написал об Анатолии Дмитриевиче, как о честнейшем человеке, доверивший ему эту работу. Не забыл он сказать и то, что делал всё, чтобы работа по организации оптовой ярмарки прошла успешно.

В комнате было необычайно душно и дурно пахло, в ней происходило постоянное людское движение. Некоторых вызывали на допрос. Кто-то вновь занимал свои места, некоторые уже никогда не возвращались обратно.

Так как уборных в помещении не было, то заключённые часто просились вывести их, хотя охранники на это реагировали неохотно, а когда выпускали, то постоянно грубили.

Так прошла ночь и целый день. Время тянулось нескончаемо медленно. Наступил вечер. Трудно было определить точное время, в высоком единственном окне комнаты отражалась только желтизна вечерних фонарей. Усталость стала брать своё, и Иван на полу свернул своё тело калачиком и уснул.

Неожиданно дверь распахнулась, и вошедший человек в форме громко сказал:

– Иван Шишков, на выход.

Пришлось подняться и направиться вслед за ним и вновь оказаться перед тем же следователем, который, прочитав показания, сказал:

– То, что ты написал, никому не интересно. Что ж будем допрашивать, раз не желаешь рассказывать всю правду.

– Я же правду написал, – робко произнёс Иван.

А теперь изволь отвечать однозначно на мои вопросы, – сказал он, а потом долго и нудно задавал примитивные, но подчас провокационные вопросы.

Иван не знал, как он оценит их, не нанесут ли его ответы вред ему самому и другим людям.