Марина даже подумывала завести какое-нибудь домашнее животное, чтобы Аня научилась справляться с эмоциями и перестала застывать на месте, едва завидев вдалеке собаку. Хотя, когда Аня отказывалась заходить в лифт с псом, вернувшимся после вечерней или утренней прогулки, да еще во время дождя, Марина прекрасно понимала дочь. Собаки воняли нестерпимо. Марина, чувствительная к запахам, ощущала, как подступала тошнота – именно на запах мокрой псины особенно остро реагировал желудок. Да еще Гриша купил себе парфюм, дорогой и модный. Но для Ани это был песий запах. Она сказала мужу, что его новый аромат не очень ей нравится, а Гриша обиделся и долго допытывался – почему не нравится? Может, у нее есть ассоциации?

– Ты сейчас намекаешь на прошлое? – устало повторяла Марина. – Нет, просто мне не нравится запах.

Гриша не верил: всем нравится, а ей нет?

Тогда, после зоопарка, остаток отпуска прошел сложно. Анюта обгорела, капризничала, отказывалась есть и спать. Мама тоже обгорела и страдала, решив демонстративно сесть на диету. Гриша уходил плавать два раза в день. Подолгу. Ходил загорелый, довольный и бодрый. Марина металась между дочкой и мамой, и, наверное, тогда произошел первый надлом. Ей перестал нравиться Гриша. Нет, ничего явного, он оставался заботливым отцом и мужем – бегал в аптеку, за продуктами, играл с Анютой, справлялся о здоровье тещи. Но то неосторожное замечание в адрес матери Марина не могла выбросить из головы. Так бывает – засело и не выбьешь. Да даже не в этом дело. У Марины именно тогда открылись глаза: они с Гришей жили на параллельных прямых, не пересекаясь.

Гриша считал, что Анюту нужно заставлять заходить в море, Марина была убеждена – лучше подождать, не давить, не доводить до слез и еще одного страха. Марина считала, что можно обойтись без обеда, зато приготовить вкусный ужин, Гриша же предпочитал плотно обедать и не ужинать. И таких мелочей набиралось много, по чуть-чуть, по капле, как из протекающего крана. Звать сантехника вроде бы рано, можно поплотнее, с усилием, закрутить кран и вроде бы временно не будет капать. А потом поменять прокладку, сэкономив на смене сифона. Еще на пару месяцев хватит, а там видно будет. Вот и Марина стала проживать свою семейную жизнь по такому же принципу – меняя прокладки, закручивая, завинчивая, оставляя тряпку, чтобы влага впиталась. И только в последний год она поняла, что ее жизнь, ее брак уже никак не заклеить и косметический ремонт не спасет – проще все снести и построить заново. Она вглядывалась в лицо Гриши и удивлялась – его все устраивало, он ничего не чувствовал, не видел, что она раздражена, расстроена, не находит себе места. Да, он знал, что жена плохо себя чувствует, но списывал все на атмосферное давление, обещанные Гидрометцентром перепады температур и обычную усталость. Даже скоропалительный отъезд, можно сказать, бегство, Гриша воспринял спокойно. Не удивился.

Сейчас, стоя во дворе семейного отеля, Марина отчетливо вспомнила тот отпуск. Стоило уйти еще тогда, когда было не так страшно, когда маленькая Анюта многого не понимала. С каждым годом ломать жизнь становится все страшнее и больнее – Марина это точно знала на собственном примере. Ее стало мутить от сигареты. Одно ухо так и оставалось заложенным. Она хотела снять с себя футболку, пропитавшуюся потом, джинсы, прилипшие к ногам, смыть под горячим душем часы перелета и надеялась, что хоть номер окажется приличным и ей не придется скандалить и переселяться.

– Я курю и буду курить там, где хочу и когда хочу, – отчеканила она. – Единственное, что я вам могу пообещать, – не выпускать дым в лицо младенцам. Все? Больше никаких правил?