На грани чувств Татьяна Ветрова

1. Глава 1

Антон

Одиночество…

Какое оно, что собой представляет это страшное слово?

Причин может быть множество, и самые распространенные — предательство и лень. Звучит паршиво, но так оно и есть. Люди закрываются из-за обид на окружающих, а кто-то просто не желает поднять задницу с дивана и что-то сделать для себя.

Мое же одиночество заключается в ненависти ко всему, что меня окружает. Да, соглашусь, это еще хуже. Но что поделать, когда обстоятельства складываются не в твою пользу. И единственное место, где я чувствую себя свободным и не одиноким, — это яблоневый сад в заброшенном дворе.

Место, где можно побыть в тишине и подумать.

Солнечные лучи пробираются сквозь ярко-розовые лепестки цветущей яблони. Зажмурившись, я кладу голову на согнутые колени и в который раз пытаюсь понять, почему меня так не любит жизнь? Она с удовольствием пинает меня под зад при каждом удобном случае, мать ее.

Ах да. Всем привет! Меня зовут Антон Северский. Мне семнадцать лет, и практически с рождения я детдомовец. Да, тот самый ребенок, что не помнит маму и папу и не слышал от них доброго слова. Я даже не знаю, где они и живы ли вообще. Вот такие хреновые дела.

"Жизнь неслась красотой сериала

И сюжетом картин без финала,

Я не знал этот мир без обмана

До тебя.

Снова мысли бегут и обратно,

В голове ничего не понятно,

Ты наградой явилась внезапно,

Знаю я."

Сопливый голос мужика доносится из настежь распахнутого окна кабинета, принадлежащего нянечкам. Он поет слащавым голосом о любви, заставляя морщиться от отвращения. Какая к черту любовь? Здесь бы выжить после выпуска и не опуститься на дно, с которого я потом вряд ли когда-либо поднимусь.

Сглатываю, уловив аромат свежеиспеченных пирогов, и отворачиваюсь к песочнице, где играет малышня, строя замки и фигурки из песка. Эти курицы (так мы называем за спиной нянечек), не имея ни грамма жалости и сожаления, любят посидеть у окна с видом на детскую площадку и чаевничать со свежеиспеченными пирогами, в то время как детвора, истекая слюнями, пытается найти укромное место, пока не завершится сей пир. Они уверены, что дети увлечены игрой и ни черта не чувствуют. Говорю же, изверги!

Видимо, у меня настолько паршивое настроение, что не хочется никуда бежать и прятаться. Внезапно накатило состояния апатии, и с недавних пор мне стало безразлично все, в том числе и это гнилое место. Да-да, именно так.

Равнодушно блуждая взглядом по округе, я в который раз подмечаю не столь приятные детали, такие, как обшарпанные стены, давно требующие ремонта, или гриб над песочницей, что готов свалиться в любой момент, и думаю, что сегодняшний майский день чудесный, даже несмотря на то, что утром, как из пожарного шланга, лил дождь, и лишь к обеду горячее солнце осветило блеклую окрестность. Только вот его тепла не хватило, чтобы прогреть сырую землю, на которой я сижу, опершись спиной на цветущую яблоню. Единственное прекрасное место в этом серой местности.

Легкий ветерок играет в зелени деревьев, иногда посвистывая и цепляя пряди моих волос. Где-то поют птицы, изредка пролетая над серой крышей детского дома №6. Вроде все как обычно, но на душе неспокойно. Ощущение, что вот-вот должно случиться то самое, что напрочь перевернет мою жизнь. Не понимая беспокойства, что бушует внутри и грозит вырваться на свободу, поднимаюсь на ноги и оглядываюсь по сторонам, выискивая цепким взглядом причину своей тревоги.

— Куда прешь, мелкая? — привлекает мое внимание озлобленный детский голос, и, повернувшись в его сторону, я ухмыляюсь.

Ну надо же, маленький сорванец снова качает права перед новеньким. И ведь ему совершенно плевать, что он недавно вышел из лазарета, в который попал не случайно. Группа пацанов его возраста, давно уже сговорившись, устроила ему темную в душевых кабинах. Ибо этот мелкий слишком шустрый и совсем без тормозов.

— П-прости, — барахтаясь в грязной луже, все еще не высохшей под палящим солнцем, и вытирая слезы замызганными рукавами заляпанного платья персикового (сейчас это совсем не так) цвета, произносит девчонка ангельским голосочком.

И мое сердце екает. Ноги сами несут меня к ней.

На вид ей лет пять, не больше. Светлая кожа, почти бледная, заметные синяки на запястьях. Что-то мне подсказывает, что не очень адекватный человек именно так ее сюда доставил. Урод моральный, вот кто он! Сама девочка худенькая, косточки торчат, виден весь детский скелет, обтянутый кожей. Маленькую голову с копной кудрявых шоколадных волос, местами спутанных и испачканных грязью из лужи, украшает серый бант, наполовину развязанный. Уверен, когда-то он был белоснежным.

Девочка сидит в луже, сжимает маленькими кулачками грязь и даже не пытается встать и дать отпор. Единственное, на что ее хватает, так это заглянуть в глаза обидчику — со страхом, который может испытывать только до чертиков напуганный ребенок. Но этого прохиндея не проймешь, он как раз ненавидит жалость и все, ей подобное.

— Какого лешего ты расселась здесь? Проваливай! — рявкает обидчик, заставляя девчонку зажмуриться от страха.

Подойдя ближе, замечаю, как начинают дрожать ее хрупкие плечики, губы, и меня охватывает злость. Неописуемая и неуправляемая.

— Эй, негодник, — рявкаю на парня, потому что прекрасно знаю, что по-другому он ни хрена не поймет. — Малую не тронь! И пацанам своим передай, что, если с ее головы хоть один волосок упадет, будите коридор драить. Пока он не заблестит!

Произнося такие простые слова в защиту мелкой, я успеваю понять, что без моей защиты она здесь не выживет. Ее просто сожрут в этом чертовом серпентарии и даже не подавятся.

— Да она первая начала! — грозно рычит одинокий звереныш в свою защиту, не представляя, на ком еще сорваться.

— Если тебе по шапке влетело от терминаторши, так это чисто твоя проблема, — даю понять, что знаю причину его паршивого настроения. — Оставь девчонку!

— Да пошла она! — Пнув ногой по луже так, что девчонка принялась отплевываться от попавших в рот капель, сорванец убегает.

— Зараза! — рычу, подходя к мелкой, всерьез думая, может, ему снова темную забабахать.

— С-спасибо, — заикаясь, произносит девочка и поднимает на меня взгляд растопленного шоколада, напрочь прописываясь в самом сердце. Я понимаю, что ни за что на свете не должен допустить, чтобы она плакала вновь. Она ведь ребенок. Сестра по несчастью.

— Пошли, — поднимаю ее на ноги, замечая, что платье на ней не из дешевых, следовательно, скоро найдутся родственнички и ее заберут. Ну а пока присматривать за ней буду я.

2. Глава 2

Антон

Тихая гавань, какая она? Что собой представляет и какие тайны хранит?

Для меня это давно летний вечер под старой яблоней в саду, сюда прибывает корабль моих чувств после насыщенного и даже порой напряженного плавания. Только здесь я могу спрятаться от надоедливых надзирательниц и шума детворы. А под вкус кисло-сладких яблок, которых в этом году ну очень много, ощутить приятный покой.

Здесь моя гавань, здесь мое одиночество.

Были когда-то...

Последние несколько месяцев Мандаринка то и дело нарушает мое уединение. С того дня, как я вступился за нее, она начала считать меня своим собственным рыцарем. Тем самым, что спасает хороших девочек от плохих ребят. И благодаря ей я окончательно определился с местом учебы и выбором профессии. Для себя я давно решил, что хочу приносить в этот мир добро, но до конца еще не успел определиться, какое именно.

И сидя под яблоней с учебником по истории в руках, я думаю о том, что меня ждет там, за воротами. Смогу ли я поступить, и куда мне податься, если нет.

Сегодняшний летний вечер ласков и приятен, а закат, когда яркие лучи солнца постепенно уходят, прячась за горизонтом, как-то по-особенному нежен. Хотя, признаться честно, в вечернем зареве порой есть какая-то печаль, возможно, это мое настроение, а может, и правда, если верить египетской мифологии, это регулярная гибель Осириса[1], который вечно возрождается. Прямо как я по утрам в этом ужасном месте.

— Я так и думала, что найду тебя здесь, — произнося елейным голосом, Алинка-Мандаринка садится рядом со мной и как-то по-хозяйски кладет голову на мое плечо.

Смотрю на нее искоса и ловлю трепет шоколадных ресниц. Ее взгляд смотрит на ворота, что видны сквозь кустарники крыжовника, и отдает грустью.

— А где мне еще быть? — интересуюсь, покручивая травинку между пальцами и смотря на закат. — Ты почему еще не в кровати? Хочешь снова от Терминаторши получить?

— Ой, да ну ее. Подумаешь, поорет, тоже мне проблема, будто в первый раз. — Вцепившись в мою руку намертво, как в спасительный круг в открытом океане, продолжает: — Ты когда уходишь?

Ее слова, такие простые на первый взгляд, бьют по самому больному. Завтра меня здесь уже не будет, как правило, совершеннолетних отпускают на вольные хлеба, но она… она останется здесь. И я даже не представляю, как будет бороться за право на нормальное существование без моей защиты.

— Завтра, мелкая, завтра, — засовываю в рот травинку и чувствую отголоски боли в душе. Такие, каких не испытывал раньше. Черт возьми, да я реально привязался к мелкой. Впервые за восемнадцать лет в детском доме дал слабину. — Пообещай мне одну вещь?

— Какую? — сжимая мою руку маленькими пальчиками, тихо интересуется Мандаринка, не поднимая на меня взгляда.