Когда Лев смущённо рассказал о случайной встрече с дочерью в магазине и о том, что он пригласил её в гости, Маруся взбесилась, но вскоре перестала кипятиться, обдумала возможности и сменила гнев на милость. Она ждала этой встречи в надежде, что совесть сбежавшей падчерицы, не пожелавшей называть её мамой, проснётся, и можно будет квадратные метры старой квартиры в полуживом доме назвать полностью своими. Она не сомневалась, что Лев так же, как и свою площадь, отпишет их ей, законной жене. На этом бабья мысль не остановилась, и в голове созревали картины, как Льва хватил инсульт или стукнул инфаркт и как она, по паспорту Мария Александровна с некоторых пор Лузгинова, когда-то бездомная, обитавшая где и как придётся, будет жить да поживать здесь, занимая обе комнаты. Она ценила выпавший в жизни шанс больше всего, и соседи ей были не нужны, как, впрочем, и Лев. И даже его повышенная «вредная» пенсия, обросшая всевозможными добавками, не решала круговорота мыслей о жилплощади. Женщина она ещё достаточно молодая – вполне может найти себе работу и перестать околачивать диван.

***

Виктор слышал, как завывала сирена скорой помощи сквозь метельные надрывы, как стучали по подъезду сапоги примчавшихся айболитов, как хлопали двери. Он видел, как увозили его давнишнего друга-приятеля, с которым они вместе исколесили много чего на этом свете, но которого он проглядел. Сначала проглядел, как разрушилась первая, весёлая и дружная, семья, потом – как возникла новая, смешная и нелепая.

В окно он не увидел миниатюрной фигуры Лиды, зато отлично узрел, как садилась в скорую вслед за впихнутыми носилками Муся.

На плите десятый раз закипал чайник, десятый раз Виктор наливал себе кипяток и не выпивал, тревожно вслушиваясь в шаги на лестничной клетке. В какой-то момент он задремал в кресле возле окна, убаюканный фонарным, испещрённым недолговечным полётом снежинок, светом, и даже успел увидеть сон, как они с Лёвкой, оба молодые, красивые и горластые, орали серенады под Танькиным окном; из соседних окон высовывались соседи, угомоняя непутёвых парней, а кто-то даже крикнул Таньке: «Да выйди ты уже за них замуж! Надоели, ночь-через ночь шляются!», и Танька вышла, но не за обоих, а за речистого Лёвку.

Виктор со вздохом пришёл в себя, отогнал неугомонное прошлое. На кухне в очередной раз надрывался чайник, гремя крышкой и выпуская клубы пара. Виктор тяжеловесно протопал в кухню, выключил газ, налил себе кипяток, плеснул заварки и вслушался в тишину. Ничего…

Терзаемый вопросом, как там, внизу, дела, он осторожно открыл дверь на полуосвещённую площадку и ещё раз вслушался в мёртвые звуки. Ничего. Аккуратно ступая, Виктор, с кипятком в руках, спустился этажом ниже и замер перед дверью старого друга. Звонить он не решался, а потому снова стал слушать зловещую тишину. Ничего… Ни единого звука. Грудь раздирали сомнения, любопытство, смятение и ещё чёрт знает что. Дышать тихо было невыносимо, как, впрочем, и стоять неподвижно. Вспомнился сон, как орали песни. Рука дёрнулась, Виктор плеснул на пузо кипяток и чертыхнулся. Получилось на весь подъезд, смачно. Отлепляя от себя мокрую рубашку, он услышал, как изнутри отомкнули замок. Всё замерло. И время тоже. Старая крашеная кирпичной краской дверь отворилась, и на пороге показался силуэт Маруси с прищуренными глазками.

Глаза недобро смотрели из тёмного чрева квартиры с тонкошеим коридором, потонувшим во мраке. Виктор обеими руками прижал к себе горячую кружку и, как нашкодивший пацан, смотрел на «настоящую хозяйку».

– Я тут это… Солнце све… – начал он устоявшееся годами приветствие, но Маруся оборвала: