– Тот яркий свет, как солнечный зайчик прямо в глаза? – догадалась Ритка. – Ты за ним приходил?

– Да, Лантей с утра выходил на вашей улице светить, да одного и обронил. Пришлось мне, как старшему, забирать. Эх, вечно с молодежью морока. Ладно, пойдем что ль до дому тебя провожу, тут недалеко.

– Хотта, а можно к нам домой с твоим фонарем зайти? – робко спросила Ритка, представив как под теплым, добрым светом сходит с мамы и папы серая хмарь. Как бы здорово они тогда жили.

Светоч помялся, потер длинное ухо и, пряча глаза, сказал:

– Не серчай уж, Маргаритка, но нельзя нам. Светочам на улице место, на вольном ветру. Гуляйте больше, мы на улицах-то часто бываем.

До дома дошли быстро, Ритке даже показалось, что не обошлось без очередного вмешательства серебристого ветра. Хотта бережно погладил девочку по ладони мягкой лапой.

– Свидимся еще, – уверенно сказал он, заставив Ритку улыбнуться, и растаял в сгущающихся сумерках.

Она неуверенно кивнула, потерла глаза, а открыла их уже дома на диване. За окном только-только начинались долгие весенние сумерки. На кухне опять переругивались родители. Неужели ей все это привиделось? Другой мир, хранители, световые зайцы?

Ритка заглянула в шкаф, надеясь на какой-нибудь знак, но там были только привычные полки со скомканными штанами и футболками. Вздохнув, она пошла на кухню, заварить чай. Проходя мимо зеркала, автоматически заглянула в него и ахнула. Среди пышных разлохматившихся волос сияла золотая искорка.

Световой заяц озорно подпрыгнул и сел Ритке на ладонь. От него расходилось уже знакомое ей теплое и доброе сияние, оно заполнило коридор, плеснуло в кухню и комнаты. Раздраженные голоса родителей как-то растерянно споткнулись и смолкли. А Ритка счастливо смотрела на маленькую золотую искорку и знала, что теперь у них все будет хорошо.

Ритка грустила. Кто-то сказал бы, конечно, что она заелась. Половина страны мечтает если не жить, то хотя бы побывать в Петербурге, а она сидит на парапете старой крыши на Петроградке, и всерьез думает, что жизнь ее штука на редкость неприятная и сложная.

И ничего особенно плохого в жизни у нее не происходит, если так посмотреть. Руки-ноги целы, родители нормальные, сама не урод, не дура, не должна миллионов бандитам. Казалось бы, живи да радуйся. Но почему-то на душе так тоскливо и тошно, будто где-то в груди поселилась гадкая зеленая жаба и медленно ворочается, толкая холодными лапами сердце.

Вот уже два месяца прошло с того момента как они переехали с окраин в центр. Родители делали нарочито веселые лица и пытались ее подбадривать, говоря какие у нее будут новые прекрасные друзья и интересные занятия. Рассказывали, что теперь они живут в гораздо лучшем доме, а друзья ее никуда не делись, можно и съездить. Ага, съездить, в лучшем случае разок на выходных. Она чувствовала, как все больше отдаляется от прежних подруг и от этого становилось еще грустнее. А новые все никак не появляются.

Это в пять лет можно подойти к любому незнакомому ребенку, дать ему по голове совком или сесть рядом лепить куличики, вот и подружились. А в двеннадцать все уже ходят своими компаниями и нельзя просто так подойти, и сказать «давайте дружить». За такое можно вообще навеки посмешищем стать. Наверное, впервые в жизни Ритка ждала начала учебного года. Надеялась и боялась. С одной стороны, в классе, конечно, проще завести разговор. Но с другой, если и там не удастся с кем-нибудь подружиться, будет совсем тошно.

В такие моменты она и залезала на крышу. Нет, прыгать Ритка, конечно, не собиралась. Но приходила сюда посидеть, погрустить и даже поплакать. Почему-то здесь ей становилось легче. Появлялось ощущение, что кто-то за ней присматривает, защищает. Все же не зря крыши Петербурга – это совершенно особенное место.