***

Тоько под утро стихло свадебное гулянье. Курмаш с ногобрачной вышли за ворота проводить гостей. И парни, и девушки, ночь напролет веселившиеся на свадебном пиру, и сами молодожены – все остались сполна довольны тем, как провели вечер. И хоть лица после бессонной ночи заметно побледнели, а вид был уставший, как у загнанных лошадей, тем не менее глаза их, полухмельные – все еще возбужденно блестели. Разгоряченные, веселые, гости продолжали шуметь и все никак не могли распрощаться с хозяевами – то и дело возвращались к ним, целовали, обнимали, подолгу трясли руки, снова и снова желая им счастья.

Наконец разошлись. Возле Курмаша остался один только Бахыт. Он едва держался на ногах. Однако, несмотря на это, подшучивал над другом:

– Проводил бы ты меня домой! Или, думаешь, обзавелся женой – так теперь я тебе и не нужен стал?

Курмаш хмыкнул с улыбкой:

– Ох, ехидина, ладно уж, провожу!

Только теперь он заметил, что и сам порядком захмелел. Не хотелось отказом друзей обжижать, вот и дал лишку. А теперь еле-еле тащил за собой грузного, шатающегося из стороны в сторону Бахыта.

Бахыт не умолкал всю дорогу, твердил одно и то же:

– Эх, побольше б таких парнейғ как ты.

Или:

– Ты самый добрый из нас, значит, и счастливым должен быть.

Потом, внезапно сменив тему, вдруг заявил:

– А дочка-то Абди – огонь-девчонка. Слушай, как тебе удалось окрутить ее? Знаешь, я ведь когда-то влюблен был в нее. Нравятся мне такие девушки. – И добавил, то и дело икая: – Только ты не вздумай обижаться. Я ведь это так… просто.

Курмаш-то и в самом деле не вникал в пьяную болтовню друга, посмеивался, да о только. Он в эту минуту чувствовал себя счастливым. А счастливому человеку, как известно, дела нет до других.

Курмаш завел Бахыта в дом, а сам повернул обратно. Шел медленно, не спеша. Да и к чему было спешить – бешеный ветер, беспрестанно дувший до сих пор, наконец улегся, утренний воздух был свеж и чист. Холодный, бодрящий, он вселял жизнь во все окружающее. Этот голубой утренний свет, звезды, гаснущие на черном бархате небосвода, казались Курмашу романтичными, возвышенно-прекрасными. «Вот это и есть, наверное, утро нашего дня», – просветленно подумал он. И тотчас вздрогнул от неожиданных звуков. Прямо над ним, со свистом рассекая крылями воздух, летели журавли. Курмаш запрокинул голову, глядя в небо. Птичий караван – ровный, словно по нитке вытянутый – повис низко над землей. Курмаш отчетливо, ясно видел журавлей. «О господи, – невольно забеспокоился он, – что ж они раньше не улетели, как бы не замерзли в пути». А потом подумал: «Мне теперь все равно не уснуть, лучше прогуляюсь немного».

Он долго провожал глазами журавлиный караван. Так и стоял посреди улицы, наконец двинулся дальше.

Шагая, удивлялся сам себе: «И чего это я брожу? Люди-то, небось, десятый сон видят. Мог бы и я вздремнуть часок-другой. Хотя, впрочем, какой сон сегодня. Теперь уж не до сна».

В какой-то момент он поднял голову и осмотрелся по сторонам. Все вокруг было такое знакомое. До боли родная калитка в синих воротах. Глянул на окно – свет в нем еще горел. Это был дом Жаныл.

Безрассудство охватило Курмаша. Он отворил калитку и вошел во двор. Затем, крадучись ступая, приблизился к окну. Между занавесками светилась щелка – оперевшись на ставню, заглянул в нее. Поискал глазами кровать Жаныл. Увидел ее на прежнем месте. Однако постель не была разостлана. И в тот же момент он увидел Жаныл – она сидела за письменным столом, спрятав лицо в руках.

Дрожь пробежала по телу Курмаша. Глядя на Жаныл, именно на такую, он понял, как невыразимо близка и дорога она его сердцу.