И Курмаша ей не в чем было винить. Он готов был увезти ее в город, туда, где, по его словам, никто ничего не знал бы о них. Не согласилась. Как ни терзалась, не могла избавиться от ощущения, что крадет чужое счастье. Как ни дороги ей были ночи, прведенные с Курмашем, их мечтания и долгие, зедушевные беседы, Жаныл так и не смогла решиться во второй раз шагнуть навстречу своему счастью…

– «О жизнь, жизнь, у нее свои законы…».

Песен-то как много, оказывается. Так и льются одна за другой. Одни из них веселые, задорные, другие – печальные, как протяжная мелодия одинокого сыбызгы в голой степи. Они-то, эти печальные, и нравились. И еще ей почему-то больше нравилось слушать, как поют другие, чем петь самой.

Бахыт, вышедший покурить, до сих пор не вернулся. Свадьба была в самом разгаре. Тамада, решив возобновить тосты, прервал пение. Девушки запротестовали было: «Устали сидеть, пора перерыв объявить!» но захмелевший тамада не соглашался ни в какую: – «Без моего позволения никто отсюда и шагу не ступит». И вдруг, выждав паузу, торжественно огласил:

– Слово для поздравления предоставляется нашей ослепительно прекрасной, как вершины Алатау, женеше Жаныл!

Раздались редкие хлопки. Жаныл, готовясь произнести тост, не спеша поднялась с места. Вокруг стоял гул голосов: кто-то с кем-то переговаривался, откуда-то доносились звонкие переливы девичьего смеха, кто-то то и дело требовал от молодых: «Горько!».

Жаныл ждала, пока шум стихнет. Однако, прежде чем разгоряченная молодежь угомонилась, тамаде пришлось несколько раз прокричать: «Друзья! Послушаем же Жаныл. А ну, Жаке, выдай нам речь!».

Жаныл повернулась к молодым, прокашлялась, и тут ее взгляд наткнулся на взгляд невесты. Смуглая красавица под белоснежной фатой буквально пожирала ее глазами, ехидная усмешка блуждала на ее губах. Поистине, то была надменная усмешка победителя, с презрением взирающего на поверженного врага.

Жаныл задохнулась, как если б на нее опрокинули ушат ледяной воды. На сердце заскребли кошки. Слова, заготовленные заранее, вмиг вылетили из головы.

– Я…я пью… – сбивчиво выдавила она и, с усилием совладав с собой, скомканно завершила: – за здоровье молодых.

Рюмка на тонкой ножке заходила ходуном в ее руке. К счастью, никто, похоже, не обратил внимания на ее замешательство. Да и тамада, спасибо ему, тотчас подхватил:

– Вот оно, искреннее пожелание, от всего сердца!

Жаныл, едва пригубив из рюмки, рухнула на место. Только счастливица невеста, заполучившая свое, знала, почему Жаныл растерялась, почему, как подрубленная, бессильно опустилась на стул.

«Ах, змея, выходит, обо всем знает!.. – Жаныл чувствовала себя оскорбленной. – А взгляд какой пронзительной у проклятой! Прямо как иглу вонзила в меня. Ишь, как осадила. Понять дала: дескать, тебе-то что нужно, несчастная! Отплатила за все разом. По-подлому отплатила. Занать бы мне паперед, разве отдала ей Курмаша. Я-то пожалела ее, устипила: мол, да ладно уж, не буду мешать чужому счастью, я-то побывала замужем… А она ничегошеньки не поняла».

Нестерпимое желание уйти с этой шумнгой свадьбы овладело Жаныл. Как только все вышли на перерыв, она торопливо отыскала среди вороха обуви в прихожей свои туфли, наспех сунула в них ноги и выскочила из дома.

На улице была кромешная темень. Ноги сами несли Жаныл прочь от этой свадьбы, боль и обида сжигали ее изнутри, и ей так не терпелось добраться до дома, слезами погасить это пламя. «О создатель, за что ты меня так?.. – воздев глаза к звездному небу, взмолилась она. – За что ты сделалменя вдовой в мои двадцать пять?! Разве причинила я кому-нибудь хоть каплю зла? Ответь же!.. Сколько отъявленных негодяев и подлецов безнаказанно бродит по белу свету, не ведая горя. Так почему ты не видишь их? Где же глаза твои, где?!». И если правдой было, что бог есть на самом деле, Жаныл в ту минуту готова была схватиться с ним самим…