На оборотной стороне справки указано, что освобожденный из лагеря обязан, во-первых, немедленно поступить на работу по месту жительства, во-вторых, не имеет права появляться в лесах и на полотне железной дороги. Но это уже детали. Поживем – увидим, где нам лучше поступить на работу!

…И снова путь. Из хутора в хутор, из села в село. Он вырвался из лагеря, он свободен, но на что ему свобода, если вокруг поруганная и разграбленная родная земля, где-то на востоке бьются с врагом его товарищи, а он, коммунист, обречен на бездействие вдали от фронта, вдали от войны!

Несколько раз по ночам он наблюдает далекие зарницы взрывов. В селах то и дело приходится слышать о партизанах. Но все поиски тщетны. Как осторожно он ни выспрашивает крестьян, как ни присматривается в лесах к еле приметным, нехоженым тропинкам, найти партизан не удается.

Так проходит месяц, другой, третий… Старенькие латаные сапоги грозят вот-вот развалиться. Наступают морозы. Идти дальше становится все труднее. И вот, наконец, удача. На окраине села у станции Попелья хозяин квартиры, семидесятилетний старик, после долгого разговора признается: он знает, где партизаны.

– Не торопись, сынок, – унимает он взволнованного ночлежника. – Поживи денек-другой, отдохни. Может, за это время они и сами наведаются. Что-то уж целую неделю не показывались…

Нет, сейчас же, немедленно, не теряя ни минуты!

Тяжело идти по сугробам. Они вышли вечером, но только под утро пришли в лес, до которого, казалось, рукой подать. В лесу даже старик-провожатый зашагал бодрее, чувствуя приближение цели. Но увы, там, где, по его расчетам, должны были находиться партизаны, остались лишь обгоревшие, полуразрушенные шалаши, обвалившиеся землянки. Кругом валялись стреляные гильзы от автоматов и винтовок. Местами на снегу виднелись пятна крови, на деревьях – царапины от пуль. Все говорило о том, что недавно здесь шел бой.

Старик ушел, а Квитко еще целые сутки продолжал розыски по следам, которые, казалось, не могут не привести в конце концов к новому пристанищу партизан. Но следы расходились по нескольким направлениям: некоторые из них неожиданно обрывались, другие приводили опять к тому же, исходному месту. Это продолжалось до тех пор, пока разыгравшаяся метель не замела все следы.

Винница была последней надеждой. Казалось, уже нет сил идти дальше. Да и куда идти?..

Здесь, в Виннице, по крайней мере есть хоть небольшой шанс встретить кого-то из знакомых: до войны он не раз приезжал сюда по делам службы.

Город показался Квитко вымершим – так тихо было на его заметенных снегом улицах. Не дымили сиротливо торчавшие заводские трубы, деревья вытягивали на морозном обжигающем ветру окоченевшие ветви.

Наступали сумерки, а он все бродил по улицам, ища пристанища. Самый безопасный ночлег можно было найти где-то в заброшенном сарае, в разрушенном доме, и Квитко тщательно обследовал такие места. Наконец, ему повезло: в одном из дворов на улице Котляревского он обнаружил подходящий подвал – совершенно пустой, довольно чистый и, главное, с ворохом соломы у самого входа. Задвинув дверь тяжелым чурбаком, он навалил соломы в угол, улегся на ней и впервые с облегчением вытянул отекшие ноги.

В эту ночь он окончательно решил остаться в Виннице.

С утра улицы города стали оживленнее, хотя самих жителей было немного. Группами по пять-шесть человек ходили гитлеровские офицеры и солдаты; время от времени по мостовой с шумом проносились автомашины. Какая-то неизвестная, чужая и тревожная жизнь таилась за стенами домов; на улицу, казалось, выплескиваются лишь малые частицы этой жизни, отголоски, по которым ровно ничего нельзя было угадать.