весь недолгий путь.
Доберусь я до сокровищ
снежной белизны.
Мы с зимой друзья по крови,
слуги новизны.
Постучусь стихом в калитку
зимушки – зимы.
Завернусь в ее накидку
до самой весны.
Буду снежные комочки
в солнышко метать.
А слепив смешные строчки,
буду их читать.
Дочитаюсь до цветенья
высохших деньков
и познаю возрожденье
парков и садов.
Бабушкин приезд
Дочка кашлять начала,
кашляет с надрывом.
Мама в сад не повела,
мечется пугливо.
Что за странная болезнь
завелась у дочки?
Нужно срочно в шкафчик лезть
и достать примочки.
Но раздался у дверей
звонкий колокольчик.
Открывайте поскорей,
кто-то в гости хочет.
В гости к внученьке пришла
бабушка родная.
Ей варенья принесла
и другие наки.
Сразу кашель отступил,
смех в дому раздался.
Стала внучка, что есть сил,
с бабушкой ласкаться.
Жизненная новь
Голос твой журчит над лугом,
рвется в небосвод.
Стала ты мне милым другом
без никчемных квот.
И дарю я безвозмездно
уж не первый год
счастье, давшее надежду,
и желаний свод.
А за это получаю
нежную любовь,
и души в тебе не чаю,
вот такая новь.
Скоро Новый год
До елки новогодней
осталось десять дней.
Досадно от погоды,
обидно за людей.
Раскисла под ногами
промокшая зима,
куражатся над нами
иль серость, или тьма.
Расставленные елки
надеются на снег,
ощерили иголки,
а снега нет и нет.
Пойду-ка к Дед Морозу,
попью-ка с ним чайку.
Возьму с собою прозу,
на рифму намекну.
Поэзией расслаблю
владыку снежных бурь.
Спасет он нас от хляби,
украсит нам судьбу.
Жертвенный год
Лимит на слезы иссякает,
а жертвы множат без лимита.
Год високосный продлевает
потуги смертного гамбита.
Он любит жертвоприношенья.
Он видит в них источник силы.
Ему не свойственны прощенья,
он ставит фишку на насилье.
Он гложет жертвы без аншлага,
бросает их с небесной сини.
И тень приспущенного флага
лежит над плачущей Россией.
Не жалуем живых…
Не жалуем живых, умерших прославляем.
Глумимся над творцом, потворствуем дельцам.
Печальный вид хибар порой не замечаем
и почесть воздаем вельможистым дворцам.
Россиюшка моя, стряхни вчерашний мусор,
протри над головой заляпанную синь.
Наполни небосвод торжественностью музык
для тех, кто в данный час радеет о Руси.
Четыре дома у реки
На косогоре у реки стоят четыре дома.
Они взирают сверху вниз глазницами пустот.
Я осторожно подхожу к предбаннику пустому
и натыкаюсь на пейзаж из разных нечистот.
Когда-то здесь пылал огонь, ольхой топилась банька.
Сначала женщин тешил пар, потом уж мужичков.
Исправно парил мужичков пастух, что звали Ванькой.
Да и по женщинам пройтись наш Ванька был готов.
Но соблюдалась на Руси давнишняя зарока,
что в той деревне, где живешь, по бабам не гуляй.
А то по свету разнесет известие сорока,
тогда для скорого суда загривок подставляй.
Четыре дома, и детей для каждого с десяток.
Бежал по склону до реки их развеселый гвалт.
Там детство мазалось в грязи от головы до пяток,
но как легко такую грязь водою отмывать.
И вот теперь стоят дома, помятые годами.
Тропинки, звавшие к домам, травою заросли.
Играет солнце по утрам с росистыми слезами.
И я спешу скорей уйти с заброшенной земли.
Одинокая сосна
Стоит сосна, зажатая домами.
Когда-то здесь шумел сосновый бор.
Сюда с дружком ходили за грибами.
Здесь ждали нас маслята на подбор.
Здесь в ранний час малину собирали,
взахлеб дышали запахом хвои.
Над нами птицы дивные летали,
хвалились трелью наши соловьи.
И вот теперь, зажатая домами,
стоит сосна с поникшей головой.
И от тоски обшарпался местами
ее усохший, одинокий ствол.
С моей груди проклятия не рвутся,
и, может быть, строения нужней.
Но только жаль, что с памяти сотрутся
картинки тех, сосновых витражей.
Песня скошенной травы
Под шелест скошенной травы
пришли слова веселой песни.