4. Ансельм Кентерберийский в 11-ом веке доказал, что понимание невозможно, если нет относительно понимаемого цели, интереса, интенции, познавательной или деятельностной. Строго говоря, когнитивная и деятельностная функции взаимопереплетаемы: мы познаем ради действия (а не любопытства для), мы действуем, познавая. Интендирование, склонность человека, вектор его потенциального внимания определяет тип понимания. И, следовательно, тип понимания зависит от типа цели.

Цель можно представить себе как идеальное представление о желаемом результате, а можно – как процесс достижения этого результата. И в этом случае цель предстает не онтологически, не как образ, а деятельностно, в глагольной форме.

При этом следует выделить три типа глаголов:

– акторные, направленные на реализацию конкретной цели (цели типа target) – «купить машину», «сдать экзамен», «съездить в Париж»;

– глаголы состояния, направленные на достижение более общей цели (цели типа goal) – «стать президентом», «быть лучшим»; эти глаголы можно также назвать —организационно-акторными: они требуют не просто действий, а организации этих действий;

– модальные глаголы, выражающие не цель, а интересы («хочу»), требования («необходимо») или задание («надо», «нужно»)

Практический вывод: в коммуникации необходима фиксация прежде всего непонимаемого – оно является ресурсом разворачивания коммуникации, а, следовательно, и ресурсом мышления.

Литература

1. Левинтов А. Е. От рыка к речи (штрихи к теории антропогенеза). www.redshift.com/~alevintov июнь, 2008.

2. Левинтов А. Е. Реальность и действительность истории. – М., «Аграф». 2006. – 384 с.

3. Лефевр В. А. Рефлексия.– М., «Когито-Центр», 2003. – 496с.

Фундаментальные допущения

Фундаментальным допущением, принимаемым в данной работе, является идея о том, что язык не является частью культуры, но ведёт себя относительно социума сходно с культурой.

Данный тезис требует некоторых пояснений и обоснований. Если понимать культуру как нормативные остатки и смыслы истории, то природа культуры всегда есть сверхзадача общественной истории и существования общества [12,15]. Между прочим, социум, как долго бы он ни существовал, культуры не порождает и истории не имеет, разве что хронологию событий. Последние 20 лет России тому свидетельство. Мы можем проследить истоки культуры и смену культурных парадигм/стилей, мы можем также назвать субъектов – культурмахеров и культурбрехеров, тех, кто создавал новые образцы культуры и разрушал старые кумиры. Культура рефлексируема – и культурологами/искусствоведами/литературоведами и на бытовом, семейном уровне.

При столкновении культур происходит поршневое замещение одной культуры образцами и нормами другой. Смешение культур, как правило, весьма эфемерно и выглядит весьма экзотически.

В отличие от языка.

Билингвы и полиглоты – распространенное явление; им и сны снятся на разных языках, а не только в разных странах. Более того, познание другого языка есть процесс познания и собственного. И здесь, в отличие от культуры, не стоит проблема выбора и отказа, проблема конфликта культур: разные языки используются в разных ситуациях и с разными функциями, языки помогают друг другу, а не спорят и не воюют между собой.

Язык дается через речь, а, стало быть, не рефлексируется. При всей противности филологической максимы «в лингвистике вопрос „почему?“ запрещён», доля горькой истины здесь есть. Невозможно объяснить, например, почему в словаре иностранных слов «солдат» (легионер, получавший во времена Иудейской войны вместо жалования право на продажу соли), «соль» (нота), «соло», «сольди», «солидарность» признаны иностранными [17], а однокоренные с ними «солнце» и «соль» (пищевой продукт, выпариваемый из воды на солнце) – нативными [18,20]. Дело ведь не только в возрасте этих слов в русском языке.