Действительно, философская мысль достигла здесь решающего перелома высшего порядка и стоит, подобно Геркулесу, на распутье, где ей приходится выбирать между двумя совершенно различными путями. До критического появления Канта и до открытия точки зрения трансцендентальной философии метафизика была аподиктической наукой о сущности вещей; или не была, но хотела ею быть.

Приводя доказательства вечности или смертности души, доказывая существование или несуществование божества, категорически утверждая свободу или несвободу воли, конечность или бесконечность Вселенной в пространстве и времени и т.д., она хотела приоткрыть тайну мира для благочестиво внимающего ей человечества, подкрепляя ее уверенностью в том, что это для него возможно. Это была догматическая метафизика. После критического выступления Канта и открытия точки зрения трансцендентальной философии было осознано, или, по крайней мере, должно было быть осознано, что нам не известно и не может быть известно ничего, кроме нашего сознания и содержания нашего сознания, что то, что останется в качестве остатка после упразднения механизма интеллектуальных функций, из которых возникает наш мир-феномен, наш мир опыта, навсегда останется недоступным для нашего научного познания; Будь то необусловленное, невоспринимаемое, сверхчувственное, абсолютное, самосуществующее, внутренняя сущность вещей или любое другое название, которое может быть выбрано для него. Ограниченные содержанием своего сознания, мы, чье знание возникает из глубокой ночи в виде ярко освещенного острова, не можем с категорической уверенностью делать ни положительные, ни отрицательные предикаты о том великом неизвестном, что лежит вне и за пределами человеческого сознания. Конечно, существует достаточно мнений, догадок, суждений, гипотез и даже верований на этот счет. И эти гипотезы, находящиеся в пределах человеческого разума, бросают серьезный вызов нашему интеллекту, их можно сравнивать друг с другом, проверять на достоверность, соизмерять с фактами внешнего и внутреннего опыта. Это и есть то, что я называю критической метафизикой (хотя и в смысле, не вполне соответствующем кантовскому употреблению этого слова). Догматическая метафизика, которую Кант отвергал как иллюзию, самообман, "трансцендентальную видимость", хотела стать аподиктической наукой о сущности вещей, перепрыгнув через имманентные барьеры человеческого познания. Мы охотно от него отказываемся. Критическая же метафизика, наставляемая Кантом, решает быть строгим обсуждением человеческих взглядов, человеческих гипотез о природе вещей. Мы держимся за нее. Она по-прежнему остается произведением мысли, вырастающим из глубоко укоренившихся, неискоренимых интеллектуальных потребностей и логического интеллектуального долга. Мы вступаем на критический путь, свободно отказываясь от догматических претензий на непогрешимость, но оглядываясь на две тысячи лет философского развития, и начинаем дискуссию в пределах человеческого разума, в которой, однако, обнаружится различие большей и меньшей вероятности спорящих мнений, а некоторые доктрины окажутся и несостоятельными.

VII.

Системы и теотрии – это возможности творчества, ценность и долговечность которых зависят не только и не столько от того, что факты действительности свободно вмещаются и добровольно подчиняются им. Конструируемые миры мыслей и представлений, даже если они полностью свободны от абсурда и прочно спаяны логической безупречностью, требуют эмпирического подтверждения, за исключением некоторых чисто бернунских наук, таких как чистая математика, и поэтому изначально имеют лишь гипотетическую ценность. Мы начинаем рассуждения второй книги с акта глубочайшей абстракции, условно отбрасываем понятийную систему современного естествознания, сложившуюся со времен Галилея, и возвращаемся к естественному пониманию человека, как он стоит в классической наготе перед лицом самой природы. Пока же мы полностью отказываемся от таких давно устоявшихся школьных понятий, как инерция, масса, сила, вещество, элемент, атом, энергия и т.д., оставляя за собой право вернуться к ним позже, и принимаем ту адамитскую точку зрения, которую Бэкон называл "intellectus abrasion".