Снова комната в серых тонах, занавешены окна. Старик лежит на кровати. Я вхожу, ведя за собой мертвецкий холод. На этот раз на мне балахон, только нет косы. Это пафосный балласт. Вместо косы я несу какую-то нелепую ответственность на своих плечах. Устало служу непонятно кому, неясно зачем. Почему-то терплю всё это. Живу уже почти как люди, ненавидя своё бессмысленное существование. Записываю свои мысли, шепчу их в ночной тишине. Вот дети умирают легко, потому что верят в чудеса. Взрослые же давно перестали воспринимать мой мир. Хотя некоторые из них опережают своё время с помощью верёвок, газа, таблеток и других опасных вещей. Но стоит вернуться в ту серую комнату.

Старик крепко спит, сжимая книгу, словно мягкую игрушку. Иногда конец и начало так похожи. Даже перед смертью старик, как дитя, читает! Я восхищён, но должен сделать своё дело. Вокруг пахнет старостью и книгами. В воздухе, играя на солнце, летает пыль. Лучи пробиваются тонкими полосками между плотных занавесок. Пыль искрится, как снег под светом сутулых фонарей. Это же так просто: подойти и достать из человека душу. Мои ладони помнят её тепло. Я двигаюсь сквозь предметы, не двигая даже пыль. Здесь нет ничего постыдного. Тогда почему же я занимаюсь самоубеждением? В людях добра и зла наполовину, они сами выбирают то, чего станет больше. Во мне же нет совершенно ничего – только разрывающая меня изнутри пустота.

Каждый его вздох – это мой неслышный шаг. Мне нужно только вытянуть руки и дотронуться пальцем до головы. Это так безумно легко и невыносимо сложно! Словно что-то сдерживает меня. Но я должен, просто обязан. Легко, но так сложно! Почему я не могу сделать это?

Тяжело вытягиваю руки, слегка покалывает дрожащие пальцы. Обрываются два дыхания. Долгая пауза, всё остановилось: сердце, время, мир. Блаженный миг напряжённого спокойствия. В такие секунды рождаются и умирают жизни. Время стартует обратно, но сердце уже не бьётся. Только ладони ощущают тепло души, которое разливается до запястий. Как будто не я, а он держит мою душу у себя в руках. И вместо прощай шепчет: «Пока!» Во мне не осталось пустоты. Я зашатался на тяжёлых ногах. Как будто из меня вырвали что-то. Какой-то важный кусок, без которого нельзя жить. Я вижу что-то круглое в руках у старика. Ноги подкосились – упал на колени. Я молчу в мёртвой темноте и медленно сползаю на пол. Тает последний звук, уже ничто не нарушит мой покой. И пустота стала тишиной.

Иллюстрация АнВэ

За жёлто-красным парком, наполняющим воздух осенними ароматами, горевало безызвестное серое здание. Оно, как изгой, стояло отдельно от всей городской суеты. Его наполовину скрывал воротник бетонной стены и плотная вуаль деревьев. Неприступная крепость. Не было у неё ни ржавой таблички, ни малейшего намёка на предназначение. Регулярно какой-нибудь глазастый прохожий пытался понять, что же там спрятано, но всё заканчивалось уходом зеваки. Здание не спешило делиться своими секретами.

Каждое утро, в 8:00, большие серебристые ворота, украшенные цветами из металла, открывались, выпуская на волю мрачный фургон чернильного цвета. Вечерами машина возвращалась, причём строго в 21:00. Изо дня в день расписание не менялось ни на минуту, несмотря на выходные, праздники и другие календарные катаклизмы. Время обходило этот странный дом стороной.

Но той осенью фургон всё-таки прибыл раньше. Это сын только что вернулся из-за границы, где получил степень бакалавра в престижнейшем университете и даже успешно сдал экзамены в магистратуру. Молодой человек прямо из аэропорта примчался к своему отцу, ещё не признанному гению науки. Младший уже начинал идти по стопам семьи. В дипломе у него было написано «биомедицинский инженер». Также он занимался собственными исследованиями, даже получил грант на одно из них и уже планировал посвятить всего себя науке, как и несколько поколений его предков. Серый дом был лабораторией, переходящей по наследству. Красивый парк проникал через ограду и лучше неё скрывал угловатые очертания двухэтажной постройки старых лет. В таких зданиях по традиции делали обширный подвал, в котором не раз заходили за грань биоэтики. Там, в святая святых, только по утрам поднимаясь наверх, творил гений. Он выбирался из своих катакомб в основном за продуктами, газетами или оборудованием, реже – за подопытными животными. Всё это и многое другое доставлял фургон. Но больше всего гению не хватало сына, который с детства был отличным ассистентом. Кстати, неразошедшиеся экземпляры газет в этом доме заказывали из типографий пачками, но никогда не читали. Их использовали как подстилку для грязных экспериментов или скудной трапезы в подвале. К тому же в последнее время пресса только для этого и годилась.