Испуганные птицы взлетали вверх. Изо рта Сирины вырывался белый пар. Плед, который она накинула на плечи, развевал ветер, но чувства свободы было достаточно, чтобы согреть ее. Ей нравился вкус холодного зимнего воздуха, покалывающего кожу.

Сирина испытала мимолетное желание, почти сразу же вытесненное ощущением вины, скакать без остановки и больше никогда не доить коров, не стирать рубашек и не отскребывать горшки.

Вероятно, это была дурная мысль, подумала она. В деревне жили люди, которые трудились от рассвета до темна, не имея ни часа, чтобы помечтать. Сирина же, будучи дочерью Мак-Грегора, имела прекрасный дом, сытную пищу и мягкую постель. Она проявила неблагодарность и, безусловно, должна исповедаться священнику, как делала, когда ненавидела сначала тайно, потом явно монастырскую школу в Инвернессе[25].

Шесть месяцев ее жизни, вспоминала Сирина. Шесть месяцев, потраченные зря, пока ее отец не понял, что монастырь не для нее. Шесть месяцев вдали от дома, с хихикающими жеманными девчонками, чьи семьи хотели, чтобы они научились быть леди. Фу!

Сирина могла научиться всему, что касается ведения домашнего хозяйства, от собственной матери. Что касается того, чтобы быть леди, то не существовало более безукоризненной леди, чем Фиона Мак-Грегор. В конце концов, она была дочерью лэрда, провела некоторое время в Париже и даже в Англии.

Бывали времена, когда Фиона, выполнив все обязанности по дому, играла на спинете[26]. И разве не она научила Гвен – более терпеливую, чем ее сестра, – работать иглой? Фиона умела говорить по-французски и могла занять любого посетителя вежливой беседой.

По мнению Сирины, она могла куда большему научиться дома, где разговаривали не только о юбках с обручем и модных прическах.

Очевидно, подобных хихикающих девиц предпочел бы лорд Эшберн. Тех, которые прикрывают лица веерами и трепещут ресницами над ними. Они пьют фруктовый пунш и носят флакончики с нюхательной солью и кружевные носовые платочки в своих ридикюлях. Пустоголовые дурочки. Наверняка Бригем целует руки таким женщинам на лондонских балах.

Подъехав к реке, Сирина пустила лошадь шагом. Было бы приятно немного посидеть у воды. Будь у нее время, она проехала бы до озера. Это было ее любимым местом, когда она была огорчена или хотела побыть в одиночестве.

Но сегодня она не была огорчена, напомнила себе Сирина, соскальзывая с седла. Ей только хотелось подышать воздухом. Повесив поводья на ветку, она прижалась щекой к шее кобылы.

Ах, эти лондонские балы, снова подумала Сирина и вздохнула, не сознавая, что вздох был тоскливым. Мать и Гвен рассказывали ей о них. Зеркала, лакированные полы, сотни свечей. Красивые сверкающие платья женщин. Мужчины в белых завитых париках.

Сирина закрыла глаза, пытаясь представить себе все это. Она всегда питала слабость к музыке. На фоне плеска реки Сирина будто бы услышала звуки менуэта. Потом должен быть рил[27]. Но сначала медленный изящный менуэт.

Она начала двигаться в такт звучащей в ее голове мелодии все еще с закрытыми глазами, протянув руку невидимому партнеру.

Разумеется, лорд Эшберн дает балы, думала Сирина. Все красивые женщины приходят на них, надеясь хоть раз потанцевать с ним. Улыбнувшись, Сирина сделала поворот и вообразила шуршание нижних юбок. Если бы она была там, то надела бы платье из темно-зеленого атласа, сделала бы высокую прическу и напудрила бы волосы, чтобы бриллианты сверкали в них, как лед на снегу. Все мужчины, с их пенящимися кружевами и туфлями с пряжками, были бы ослеплены. Но она бы танцевала только с Бригемом, долго-долго, пока будет играть музыка...