– Да.

– Привет, старик. Приехал?

Что Рыбкину не нравилось в Борьке особенно сильно, так это вкрадчивый тон. Начальник снабжения солидной фирмы пришептывал, словно только что взлетел без лифта на пятый этаж, или волновался, передавая секретное сообщение. Или же просто не шел по жизни, а крался.

– Прилетел.

– Вот и отлично, – Борька довольно засмеялся, но тут же включил режим раскаяния. – Только ты уж прости, но собрание перенесли на вторник. Узнал вчера поздно, звонить тебе не стал. У вас там глубокая ночь уже была. Но на работу все равно придется заехать, старикан велел всем отметиться, взять материалы, чтобы разговор был предметным.

– Какие материалы? – не понял Рыбкин. – Почему не рассылкой? А доклады от каждого департамента он приготовить не велел?

– Ну, знаешь, – захихикал Борька. – Он твой тесть, а не мой. Вот ты бы у него и спросил. Это его заморочки – секретность, все такое. Сам знаешь, этих… Бывших не бывает. Мое дело довести до сведения. Но я бы на твоем месте не выделялся.

– Ты бы на любом месте не выделялся, – буркнул Рыбкин и добавил, чтобы не оставлять занозу в душе приятеля. – Слишком умен для этого.

– Был бы умен, – продолжил хихикать Борька, – Сергей Сергеевич стал бы моим тестем, а не твоим. Сегодня воскресенье, совет директоров во вторник, на работу заглянуть минутное дело, ты еще в отпуске, я уже в отпуске, так что завтра у меня: рыбалка, грибы, шашлык – на выбор. Банька, само собой. Возражения не принимаются.

– Послушай, – на Борьку было бессмысленно обижаться, – я не в отпуске.

– Понимаю, старик, – сочувствовать Горохов умел натурально. – Ты успокойся. Бате твоему сколько было? Под восемьдесят? Мог бы и пожить еще, но умер, как я понял, мгновенно? Не лежал, под себя не ходил, до последнего дня бодрецом? Я ему завидую, Рыбкин. Я тоже так хочу, в восемьдесят, бодрецом и мгновенно. Ему повезло.

– Отчасти, – согласился Рыбкин.

Ему не хотелось обсуждать это с Борькой.

– Так что, прости, мой дорогой, но…

Рыбкин представил, как Горохов пытается развести руками, отставляет в сторону левую руку и морщится из-за того, что правая занята телефоном, в представлении тщательно выбритого от пуговицы на воротничке до коротко остриженных непослушных вихров Борьки все жесты следовало исполнять симметрично.

– Отдышись пока. Я ж не виноват, что старикан такой маневр заложил. Но сегодня-завтра – чистые твои дни. Не напрягайся, Корней пыхтит, с тобой, конечно, не сравнится, но ничего страшного пока не наворотил. А тебе нужно развеяться. Там… – Борька в замешательстве замычал, – все в… порядке? Я имею в виду дела там, все остальное?

– Юлька осталась, – сказал Рыбкин. – Отец на нее все отписал. Оформляет. Квартиру продает. Есть покупатели.

– Справится? – сделал обеспокоенным голос Борька.

– Ей уже двадцать два, – напомнил Рыбкин. – Институт заканчивает в этом году.

– Ну да, – вспомнил Борька. – А ведь только вчера бабочек ловила у меня на луговине за домом. С пацанами моими возилась. Рыбкин, мы же с тобой уже старые, как… А она у тебя, выходит, вся в деда? Деловая!

– Нормальная, – не согласился Рыбкин.

– Ты не обижайся, – зашептал Борька. – Ты классный мужик, но ты… музыкант. А вот Сергей Сергеевич, это да… Кстати, поиграешь, будет мой новый знакомец, он из ваших.

– Из наших? – не понял Рыбкин.

– Блюзмен, – объяснил Борька.

– Я тебе уже говорил, – с раздражением процедил сквозь зубы Рыбкин. – Я не блюзмен. Блюз… – это диагноз. А я здоров. Да и не музыкант я…

– Ну, так ты будешь, здоровяк? – поинтересовался Борька. – Гитару тащить не нужно, найдется.

– Еще раз повторить?