Между тем в центре было неспокойно. Сквер у подножия памятника поэту был огорожен металлическими барьерами. Чуть поодаль стояли отвратительно угловатые транспортные средства, которые, видимо, и тщились когда-то стать автобусами, но судьба не была к ним милосердна. Возможно, от этой несправедливости окрасились они в отвратительно грязный оттенок белого с синюшной полосой и, изливая свою обиду, грозили наползающим сумеркам нервными красно-синими всполохами.

Сама же площадь была оцеплена антропоморфными фигурами в сером. У них, как и у несостоявшихся автобусов, тоже был конфликт формы и содержания. Форма их говорила о давней потаенной мечте покорять звёзды. Но как раз на космонавтов эти отважные хранители площади не походили вовсе. Спрятав прыщавые, не отягощённые мыслью лица за забралами шлемов, они наблюдали за «оперативной обстановкой», взирая на горожан с полным ощущением превосходства.

Юра Гущин огляделся. В этот вечер на площадь пришло три или четыре сотни человек. Точно сегодня сказать сложно. В социальных сетях писали, что аж тысяча. А в официальных сводках значились несколько десятков. Но так или иначе люди на площади были. Некоторые из них сбивались в группки, что-то обсуждали, мялись, спорили и выжидали. Иные, явно влекомые какими-то только им ведомыми мыслями, стояли поодиночке, периодически оглядываясь на людей в шлемах, и тоже, кажется, выжидали.

Юра сделал несколько шагов от остановки к центру освещенной рыжим пламенем фонарей площади и вновь улыбнулся. И это мы тоже можем утверждать достоверно. Как и то, что следующим действием, не стирая улыбку со своего всё ещё молодого лица, Юра расстегнул куртку и из левого рукава достал скрученный лист ватмана. Уже не глядя по сторонам, подчиняясь так и не выясненным, сокрытым теперь от нас мотивам, он развернул транспарант. На белой, шершавой поверхности ватмана, черным перманентным маркером, аккуратно, было выведено: «Нет войне!»

Удара в затылок Юра уже не почувствовал.

07.03.2022

«Такой-то час, такого-то дня, такого-то года» можно было бы написать тут, но как вести дневник там, где нет времени?

Впрочем, может, оно, время, есть и тут, но лично мне об этом ничего не известно. С того момента, как я осознал себя в окружающем мире, ничто не подсказало мне, как именно вести учёт прожитых мгновений.

Тем не менее я осознал себя. В этом, кстати, тоже есть некоторое допущение. Если бы тут, посреди ничего, обнаружился ещё кто-то и задал бы мне вопрос типа: «Привет! Кто ты?», – я попал бы в затруднительное положение. Отвечать, кроме «Я», было решительно нечего. Почему? Потому что никакими иными сведениями, характеризующими это самое «Я», я не обладал. Наверное, всё дело в том месте, где обнаружилось моё сознание.

Первое – тут было темно. Настолько, что разглядеть себя не получалось. Какое-то время я был уверен, что привыкну, но время (опять это время) шло (или не шло), и ничего не менялось. Тут надо сказать, что в факте существования глаз я не сомневался, хотя ощутить их не мог. С ощущениями, кстати, вообще не заладилось. Как бы мне ни мнилось, что есть у меня какие-то конечности, какие-то глаза и вообще какой-то ливер, всё это оставалось в области недосягаемой. Хоть бы щупальцем пошевелить, уже радость. Но ощутить я мог только… свою мысль.

«Я мыслю… – вспомнилось мне в какой-то миг, – следовательно, я…» На этом миг закончился. Что именно я делаю, если мыслю, осталось тайной.

Приходилось наслаждаться единственным доступным ощущением – той самой мыслью. Впрочем, иногда к нему примешивалось ещё одно. Ощущение жажды. Откуда оно бралось и как его утолять, было совершенно неясно. Жажда накатывала неожиданно и иногда становилась совершенно нестерпимой. Хотелось буквально кричать. И я, наверное, кричал бы, если бы знал способ это сделать. Но нет. Оставалось лишь «громко думать». Благо ощущение жажды было не постоянным, и со временем (снова это время) она отступала.