За три года службы Борис обучился на водителя первого класса, получил аттестат об окончании десятилетки, прилично стрелял, знал азы рукопашного боя, плюс рекомендация родного «Динамо» – и школа КГБ пополнилась новым курсантом. Еще через три года сухощавый, лобастый, сдержанный и молчаливый Борис Сергеевич Галей стал лейтенантом госбезопасности. Надел серый костюм, серый плащ и серую шляпу и начал нести службу во втором Главном управлении КГБ. Борис очень нравился кадровикам и начальству, он полностью соответствовал всем требованиям, которые предъявляла система к необходимым ей винтикам. По анкете все было чисто – где следовало, писалось «да» или «нет» в зависимости от вопроса. Не пьет, порочащих связей не поддерживает, дисциплинирован, исполнителен, безынициативен, нечестолюбив, сомнительных разговоров не ведет. А то, что у Бориса Сергеевича Галея нет ни души, ни сердца, так это никого не интересовало, да и графы соответствующей ни в одной анкете или характеристике не сыщешь.

Когда братьям исполнилось одному двадцать восемь, а другому восемнадцать, между ними состоялся первый и единственный в их жизни разговор по душам.

– Ты уже взрослый мужик, брат. Мы свое оттерпели, пора определяться, – сказал Борис, разливая чай.

– Я с рождения взрослый, а решать тебе.

Несмотря на разницу в возрасте, они были очень похожи, младший догнал ростом, крепкие сухощавые парни, лобастые, немногословные, скупые в движениях, с простоватыми русскими лицами, сероглазые. Хоть братья ни разу не брали в руки оружия, в округе их побаивались, а залетные уголовники часто принимали за своих. Наверное, последнее объяснялось тем, что братья хотя не только не сидели и ни разу не привлекались, но жили по законам «зоны»: никому не верь, никого не бойся, никогда не проси.

– Воровать мы не будем – верная тюрьма, я знаю, – сказал Борис. – На службе меня далеко не пустят – чужой. Думал через комсомол либо партию толкнуться – та же банда, целовать и лизать надо, а у меня язык шершавый.

– Ты говорить не умеешь, – вставил младший. – Я тоже думал: для нас в этой жизни одна дорога оставлена – в холуи.

– Не пойдем. – Борис допил чай, братья убрали со стола, помыли и вытерли посуду, вновь уселись за покрытый чистой клеенкой стол.

– Только самая верхушка жирует, и там половинка перевербована и ссучена, любого стука боятся, а еще выше я не заглядывал, да нам и ни к чему. Если мы в этой халупе тянуть от зарплаты до зарплаты не согласны, надо рискнуть. Только вдвоем и только один раз.

– А промажем, так вышка, – не спросил, сказал утвердительно Сашка. – Я согласен, потому как это тоже не жизнь.

– Я в этом деле понимаю, мы парни подходящие, на учете не состоим, агентуры под нами нет, где взять, я найду, остается решить, как деньги реализовать, чтобы не засветиться. Но сначала надо с твоей армией решить, твой год призывают, а ждать тебя силы нет.

– Я «белый билет» получил.

– Молоток! Как удалось закосить?

– Сами дали, чего-то нашли… Этот, с молоточком, что психов определяет. В позвонке чего-то нащупал, по кабинетам водил, другим лечилам показывал.

– Чего молчал? – Борис забеспокоился. – Операцию предлагал?

– А чего болтать? Он много чего предлагал, о наших матери с отцом расспрашивал, вроде наследственное у меня.

– С головой?

– Черт его поймет, говорили: нога может начать сохнуть. Правая нога у меня как отмороженная.

– Чего молчал, – возмутился Борис.

– У тебя забот мало? – Сашка поморщился. – Может, обойдется.

Не обошлось. Нога у Александра все усыхала, слушалась хуже, потом вообще отказала, пришлось встать на костыли. Врачи говорили разное: одни настаивали на ампутации, другие утверждали, что ногу можно спасти, надо лишь настроиться на долгое лечение.