Когда я сказал об этом Ильюшке, он аж зажмурился от восхищения, и мы решили сейчас же приступить к работе. Прежде всего мы попробовали поднять плиту. Тяжёлая, но за край, если поднатужиться, поднять можно даже одному. А уж вдвоём – совсем просто. Мы прислонили плиту к забору и стали копать. Земля была мягкая, в ней даже корней не было, потому что под плитой ничего не росло, и мы быстро подкопались под сарай.

Под сараем вполне можно было двигаться на четвереньках. Было темновато: свет проходил только в узкие щели между бетонными блоками, на которых сарай стоял. Валялись какие-то тряпки, доски, куски фанеры, старые кирпичи. На тот случай, если надо будет прятаться, когда сарай открыт, мы соорудили из этого барахла какие-то стенки и пол, и получилось очень уютное гнездо, даже уходить не хотелось. Теперь нас никто не найдёт, даже если будет заглядывать под сарай в отдушины с фонариком. Потом, когда высохнет трава, которую скосил папа, надо будет натаскать сюда сена, покрыть какой-нибудь тряпкой, чтоб не кололось, и настанет полный кайф. Ещё нужно было всё устроить так, чтобы не осталось никаких следов нашего копания. Землю мы утащили под сарай и там разбросали, плиту уложили на старое место, замели всё веником, и теперь даже мы не сразу находили ту плиту, под которой был наш подземный ход.

Мамы всё не было. Мы вымылись, чтобы она не заинтересовалась, почему мы такие грязные, и пошли обедать. За обедом мы договорились без особой нужды в наш тайник не лазить, чтобы случайно его не выдать. А как возникнет конфликтная ситуация, мы туда – и нет нас. И с собакой не найти, ведь собаки-то нет!

После обеда Ильюшка не выдержал, и мы всё-таки полезли на дерево, посмотреть, нету ли во дворе Рыжей. Ага, вон она. Опять на лошади в своей кавалерийской одежде, но насколько она стала лучше ездить! Сидит прямо, за гриву не цепляется, глядит не вниз, а вперёд. Красивая – жуть. Бедный Ильюшка.

Мужик, который учил её ездить, теперь не держал лошадь за верёвку, а стоял на одном месте и только следил за девчонкой, а она что-то такое делала, отчего лошадь то шла, то бежала, то направо, то налево. Потом мужик похлопал девчонку по коленке и ушёл, а она оглянулась на него и, когда он скрылся за углом, стукнула лошадь пятками по бокам, и та побежала. Девчонка вся подобралась, напряглась, губы сжались, но всё равно сидела прямо, чуть-чуть откинувшись назад. Илья глядел на неё открыв рот. Я толкнул его пяткой и прошептал:

– Скорей, пока она одна!

Он опомнился, часто закивал, отдал мне бинокль и вытащил из рюкзака за спиной мамино зеркало. Солнце светило ярко, и зайчик был большой и сильный. Брат дождался, когда девчонка повернёт в нашу сторону, и навёл зайчик ей на лицо. Ой! Зайчик будто ударил девчонку по глазам. Она зажмурилась, невольно дёрнула повод, лошадь скакнула в сторону, девчонка покосилась, поехала с лошади и хлопнулась на землю. Лошадь ещё немножко пробежала и встала.

Я охнул, а Ильюшка, дурак запрограммированный, вытащил свой плакат с посланием и выставил из листвы. Девчонка встала, закусив губу и держась за бок. Вид у неё был не очень: рейтузы испачканы, курточка в песке, шапка свалилась и волосы разлохматились. На левой коленке – дыра, сама коленка ободрана… Кошмар! В бинокль всё хорошо было видно. Я тут же убрался поглубже в листья и зашипел, чтобы Илья тоже спрятался, а он высунул голову из листвы, улыбается, как дурак, и тычет пальцем в своё послание.

Девчонка поглядела на свою коленку и аж топнула ногой. Бедная. Я знаю, девчонки ужас как переживают, если что-то портится в их внешности. Брат опять посветил на неё зеркалом, чтобы она обратила на него внимание, и тут она подняла голову и увидела его. Она выпрямилась, нахмурила брови, какое-то время смотрела на Ильюшкин плакат и вдруг скривилась, плюнула в нашу сторону, повернулась и пошла к дому, прихрамывая на левую ногу. Лошадь подумала и тихонько потопала за ней. Всё. Познакомились.