У Ильюшки задрожали руки, он уронил свою картонку и повернулся ко мне. Лицо у него было такое растерянное и несчастное, что все слова, которые я хотел ему, дураку, высказать, пропали, и вместо него я обозлился на Рыжую. Вот ведь дура какая! Подумаешь, упала она! Сама виновата! Сидела бы на своей лошади получше, не свалилась бы из-за какого-то солнечного зайчика.

– Всё пропало, – тихо сказал Ильюшка.

И я чуть не заплакал от жалости.

– Ну и чёрт с ней, – сказал я. – Плюнь. Нечего на неё время тратить. Пошли в дом, а то мама вернётся, а мы на дереве. Попадёт. Ещё и вправду в Москву увезут или дерево спилят.

Мы слезли с дерева. Брат шёл, глядя в землю. И тогда я сказал:

– А может быть, это из-за того, что ты ей понравился? Думаешь, приятно хлопаться с лошади, когда на тебя смотрит интересный тебе мальчик? Помнишь, как я на свою Нинку наорал, когда меня при ней Жорка Пухов колотил, а она, насмотревшись, взялась мне битый нос платочком утирать?

Илья поднял голову, посмотрел на меня, подумал и сказал со вздохом:

– Может, это и правильно, но не с этой. Взбесилась она из-за ободранной коленки и из-за того, что на лошади не удержалась. А уж потом, когда меня увидела, плюнула от злости. А на Нинку ты тогда орал не за то, что она тебе нос утирала, а за то, что торчала столбом и смотрела, как тебя Жорка уродует, вместо того чтобы бежать за мной и всеми нашими. Там Нинка была виновата, а здесь – мы.

Виноваты были не мы, а только он. Если бы он не стал второй раз светить ей в лицо и показывать свою картонку, она бы даже не догадалась, отчего упала. Совсем соображение потерял, лопух. Но вслух я этого говорить не стал, а предложил написать другой плакат: «Прости меня, я не нарочно», показать Рыжей и посмотреть, что она будет делать.

Ильюшка опять подумал и сказал:

– А если она снова плюнет? Нет, не стану я унижаться перед этой психопаткой. Пусть сидит в своём замке и дружит со всякими своими жирненькими богатенькими Буратинами.

Я подумал, что эти Буратины совсем не обязательно жирные, сама Рыжая очень даже не жирная, а брату сказал, что уважаю его решение и он – молодец.

Мама приехала только вечером, уставшая, привезла много вкусных вещей, похвалила за вымытую посуду и накрытый к ужину стол. После ужина нас сразу отправили спать.

Наутро мама затеяла огородные работы, и нам пришлось помогать. Ну зачем нам все эти огурцы-помидоры-укропы-салаты? Мы что, на рынке собираемся торговать? Ага, особенно наша мама! И вырастет всё это неизвестно когда. Если вообще вырастет. Всё равно будем покупать, а отдыха не будет. Мы так маме и сказали, но она ответила, что давно мечтала иметь свой огородик, выращивать свои овощи и кормить ими, экологически чистыми, своих детей. Всё, конец. Если мамой овладела идея, её с пути не свернуть.

К счастью, Ильюшка сообразил заявить, что ему хочется к борщу сметанки, а я тут же подхватил, что очень хочу кока-колы, но мама не попалась: отправила на станцию в магазин за кокой и сметаной его одного. И ещё велела купить овсянки и хлеба. Мы взвыли в один голос, что одному не дотащить, что мы друг без друга не можем, но мама сказала, что ей нужна помощь, что вдвоём мы пропадём на целый день, а один вернётся быстро. Тогда я сказал, что нужно кинуть монетку, но Илья хихикнул, схватил сумку и убежал. Я вздохнул, мысленно добавил к списку его грехов ещё один и продолжил выдирать из маминых грядок корни одуванчиков.

Ильюшка действительно вернулся быстро, – слышно было, как хлопнула калитка, – и я пошёл в дом попить колы и посмотреть, что он ещё купил. На террасе его не было, в кухне тоже… Он нашёлся в нашей комнате, стоял на коленях и рылся в чемодане с нашими вещами, но в каком виде! Волосы, шорты, майка мокрые, в жёлтых разводах, жёлтые капли на лице, шее, руках. А вокруг вьются мухи и даже две пчелы. Я тронул пальцем одну каплю, понюхал, лизнул – что-то сладкое. Кока-кола! Вот это да! Как это он ухитрился так облиться?!