Собирался ли?

знал, как избавить её от страха. Прикрыв глаза, он пустил к лисице тонкие нити собственного влияния. Энергия, столь долго удерживаемая на привязи, рванулась к девушке, обволакивая её своими требовательными руками.

Несколько мгновений спустя девочка выдохнула. Организм пытался бороться с влечением, но организм земных – слабый.

И вот уже её стеклянные глаза смотрели с обожанием, а руки опустились на его плечи.

У Догана в постели находилась совершенная, необходимая ему как воздух кукла. А лисица затаилась где-то в недрах этого тела, ждала, когда ящерриный яд выветрится.

– Вот так-то, маленькая.

Доган избавил девушку от рубашки, стянул тонкие лямки с плеч – к самим ногам. И с какой-то горечью, поцелуями подбираясь к внутренней стороне бедра, подумал, что лисица (та самая, что спряталась) реагировала бы на его прикосновения совершенно иначе.

У Догана в руках была совершенная, необходимая ему как воздух кукла.

***

Его скотское к ней отношение вызывало недоумение у всего города. С одной стороны – он её выбрал, а с другой – так ли она ему дорога, если ходит в синяках, и на Млечную Арену попадает чаще других. Гонщицы уважали Млечную Арену, но в большинстве случаев попадать туда чаще нужного не стремились.

У неё за спиной шептались и, не имея возможности поговорить с подругами, получить их поддержку – запрещено! – лисица впадала во все более глубокую депрессию.

Он вызывал её к себе регулярно. Марлен казалось, что с каждым днем его сумасшествие растет в геометрической прогрессии. Он её ненавидел, она знала это настолько четко, насколько знала, что небо – синее, а птицы умеют летать.

У неё в комнате всегда были цветы, свежие, дурно пахнущие. Марлен не спрашивала, кто отдал подобный приказ эти самые цветы туда приносить – ей было все равно. Но у Джин цветов не было.

Марлен ни о чем, ни у кого, ни за кого не просила, и обходилась тем, что давали. Догану иногда казалось, что если он ограничит её одним куском хлеба в день – и тогда не услышит жалоб.

Поэтому, когда Марлен впервые обратилась к нему с просьбой – судья был удивлен.

Она желала на кровати, сразу после того, как он её… изнасиловал? Лисица никогда не сопротивлялась, но ему ли не знать, что происходило в его постели.

– Доган…

Она впервые назвала его по имени, хоть он не просил, и даже не разрешал. Но от собственного имени, прозвучавшего и её уст, тело свело судорогой.

Доган сидел на кровати, и уже было хотел встать, но её вопрос пригвоздил его к месту.

Он повернулся.

– Я бы хотела попросить…

Мужчина усмехнулся.

– Проси, – сказал, и сам удивился, сколько яду в его голосе. С чего бы?

– Я бы хотела… можно мне родных повидать?

Она была напугана, не смотрела ему в глаза. Неприятная мысль ошпарила всё тело: а не зашел ли он слишком далеко?

Давно зашел, прошептала его совесть голосом Недж.

– Я подумаю.

Она вся сжалась – восприняла это как отказ. И была вся такая маленькая, крохотная, что у него в груди разлилось доселе незнакомое чувство… захотелось её защитить. От кого?! Да от себя же и защитить!

Да что же ты творишь, Доган, ведь она не виновата, девочка эта, что была послана тебе в спутницы! Зачем наказываешь её за несуществующие проступки?

Рывок – вот он уже нависает над ней.

– Целуй меня, гонщица, – сказал хрипло. – Правильно целуй, и увидишь своих родственников хоть сегодня.

В её глазах полыхнула яркая искорка – радость. Доган аж отшатнулся слегка– так его удивила столь неизведанная улыбка.

Вспыхнула радость на её лице – и погасла, ведь он был рядом.

Доган разозлился. Не на неё – на себя. Разве виновата девчонка, что её трясет от одного его голоса. Разве не этого он добивался?