Он прикасался к ней резко, жадно. Казалось – злится, но за что?! Ведь пришла же, исполняет все его прихоти, а он зол. Небеса, за что злится? За что?!

Марлен сравнивала нахождение рядом с судьей с постоянным пребыванием на Млечной Арене. Там она испытывала подобные чувства, но там она знала, что сможет сбежать. А от ящерра разве сбежишь?

Млечная Арена имела свои временные рамки, а какие могут быть рамки у Рагарры? Смех да и только!

Хотелось скулить. Хотелось плакать. Хотелось, чтобы отец обнял и пообещал, что все будет хорошо.

Когда он снял с неё белье(Марлен по-прежнему лежала на животе), лисица не смогла сдержать всхлип. Он накрыл её тело своим, затем заставил её прогнуться, чтобы ему было удобнее, погладил внутреннюю сторону бедра…

Его толчки отзывались болью и в душе, и в теле. Но пусть лучше болит, чем под внушением ящерра, когда в голове – каша.

Она не знала, почему он не использует на ней внушение. Почему не сделает её более податливой, почему терпит вот это её принужденное согласие.

Он отстранился, резко перевернул свою лисицу на спину, и снова вошел. И в этот раз смотрел ей в глаза. Видел, что причиняет лисице боль, но не останавливался.

Марлен изо всех сил сдерживала слезы. Не бывает так, чтоб ненавидели ни за что, убеждала она себя, но верить было сложно. Вот он, судья, которого она и не встречала до первой Млечной гонки, мучает её тело и душу. Мучает просто так, не называя причин. Да если б она знала, в чем провинилась, может, было бы легче принимать наказание!

Слеза потекла по левой щеке, и под аккомпанемент едва различимого «Кап!» спрыгнула на подушку.

В тот момент Доган наклонился к лисице, и поцеловал. Не резко, не напористо, скорее изучая. Он впервые её целовал. Не наказывая, не пытаясь причинить боль. Это был самый настоящий поцелуй.

Марлен умом понимала, что должна как-то реагировать, но искренне не представляла, как. Это было странно и слишком интимно – ощущать его язык, ласкающий её губы, проникающийв рот. Когда он таранил её членом – даже тогда всё воспринималось более прозаично.

То было его первая, проявленная по отношении к Марлен, нежность.

С того самого дня (с того самого поцелуя) это вошло у него в привычку. Он вызывал её в Экталь, и как только она переступала порог её спальни – хватал её, бросал на кровать или припечатывал к стене, и целовал.

Поцелуи всегда предшествовали сексу, и длились долго. Ящерр вошел во вкус и целовал лисицу с напором, до тех пор, пока у него уже не было сил сдерживать желание, и тогда он, не прерывая поцелуй, начинал снимать с неё одежду, в которую почти наверняка сам же приказал её облачить. И не отпускал всю ночь.

Иногда ей удавалось уснуть в его кровати, чтобы быть разбууждённой его жадными руками, притягивающими её ближе. Руки шарили повсюду, в поясницу упирался член. Его руки разводили её ноги в стороны, он поглаживал внутреннюю сторону бёдер. И входил в нее вместе с требовательным поцелуем.

Лисица никогда не пыталась хоть как-то противиться его желаниям. Она была слабее, в положении подчиненной, и беспрекословно делала всё, что он ей приказывал.

Как правило, где-то среди ночи, насытившись её телом, он отсылал её прочь. Чтобы через день (если везло – через два) снова приказать лисице явиться в Экталь. Ей всегда казалась, что он едва мог дождаться её прихода, так нетерпелив он был.

Некоторые изменение в «ритуал» внесла её вторая гонка на Млечной Арене.

В тот раз Марлен не боялась ничего. Её снова нарядили в красное, и проводили к старту.

Арена буйствовала, все хотели увидеть Марлен. Камеры выпучивали не неё свои глаза намного чаще, чем на остальных гонщиц. Всем было любопытно, что это за зверек такой – новая любимица (любовница) Догана Рагарры.