– Просто мне нравится шторм, который я вижу в тебе. – Мои губы трогает легкая улыбка. – Обуздаешь его, моряк?

– Может быть, ты и пробудила этот шторм? – Он медленно склоняется надо мной, расставляя руки по обе стороны от моей лежащей на капоте фигуры.

– Красиво говоришь. Но мне больше нравилось, когда ты держал язык за зубами.

– Точно? – Его лицо придвигается еще ближе к моему лицу. – Ты ведь еще не пробовала мой язык внутри себя.

Черт. Я сдаюсь. Кажется, этот слэм-данк13 разгромил мой щит.

Я хватаю красавчика за ворот рубашки и притягиваю вплотную к своим губам, увлекая его в неистовый поцелуй.

Автор заметки: Ревендж

Помнишь я раньше писала, что все началось с безысходности?

Думаю, сейчас самое время рассказать, что значит для меня это слово. Что оно значило для всех нас, когда мы были детьми.

Но сначала ответь на вопрос: что бы ты представил, если бы я назвала тебе несуществующий город?

Воображение большинства людей рисует бетонные муравейники в суете ежедневного трафика. Если закрыть глаза, то можно услышать даже вой сирен и вечное жужжание толпы, будто сунул голову в осиное гнездо. Их голоса кусают. Лишние звуки жалят. Некоторых даже сводят с ума.

В моем детстве этого не было. Нас всегда наказывали за лишний звук. Поэтому, пожалуйста, если тебе все-таки захочется представить несуществующий город, откуда я родом, представляй все, что угодно, но только не то место, где верят в лучшее и замаливают свои грехи на воскресных службах.

Мой отец никогда не молился, а старая часовня сгнила еще до того, как я научилась ходить. Нашу пищу никогда не благословлял Господь, как и не хранил мой сон. Изредка, сложив ладони под опущенным подбородком, я тихо просила, чтобы отец засыпал пораньше. Но повзрослев, моя вера тоже растворилась. Где-то в темном углу моей спальни.

(дополнено)

К десяти годам я уже понимала, что поселение, в котором мы жили, – не то место, где обитает надежда на светлое будущее. Увы, мы все это слишком хорошо понимали. Как взрослые, так и дети.

Когда-то в металлических рудниках горного округа Уэльса кипела жизнь, там работали тысячи шахтеров, добывалось серебро и медь, но уже несколько десятилетий эти места забыты. От шахтерского поселения на северо-востоке Уэльса осталась только щепотка дряхлых домов, разваленная часовня, кладбище и прорытая толща земли под ногами. И отчаяние, которое те, кто не успел сбежать, топили на дне бутылки виски.

Мой отец и отчим Хоуп тоже попали в эту петлю, но, к сожалению, не захлебнулись в безысходности, как те, кто лежат под гранитными плитами с поросшими мхом крестами на богом забытом кладбище. Наши отцы предпочли вымещать свою никчемность на нас.

Поэтому, когда нам было плохо, мы сбегали туда, где, по их словам, было опасно. Но в то время даже заброшенные шахты казались нам надежнее, чем стены родного дома. В длинных тоннелях среди груды камней и ржавых рельсов мы находили убежище. Оно было единственным местом, где мы могли прятаться.

Каждый раз наша банда «Хейт» – я, Хоуп, Энзо и Тео – бежали туда, нарушая строгий запрет родителей. Но мы не боялись, потому что знали, куда заходить нельзя. Наше логово располагалось в проверенном ответвлении шахты. Там с нами не могло случиться ничего плохого. По крайне мере не хуже, чем дома.

Мы тащили в убежище все, что могли найти в мусорных баках, чтобы создать себе уют. Каждый из нас мечтал о домике на дереве, но мы могли довольствоваться лишь кучей влажных камней под землей. Однако мы были рады и этому. Однажды Энзо повезло, и он раздобыл дырявый плед. Для нас эта находка была настоящим сокровищем.