Эйлин проводила маму до больницы, а потом те двое отвезли ее домой. Остановились возле подъезда, водитель остался за рулем, а второй вышел открыть ей дверцу. Эйлин медлила идти в дом – ей хотелось как-то выразить свою благодарность, но она не находила слов. Тот, второй, молча снял шляпу. Молчание было полно смысла. Эйлин порадовалась, что эти люди не из разговорчивых. Он дал ей бумажку с номером телефона.

– Будет что нужно – звоните. В любое время.

И они уехали.

Мама пробыла в больнице девять дней, а когда вернулась, начала ходить на занятия группы анонимных алкоголиков и поступила на работу – уборщицей средних школ в Бейсайде. Она жаловалась, что привязана к расписанию Лонг-Айлендской железной дороги. Эйлин догадывалась, что маме просто невесело каждый раз вспоминать, как мало она продвинулась в жизни за годы, прошедшие с тех давних поездок по той же линии.

Эйлин мечтала о путешествиях. Когда на географии им рассказывали про Долину Смерти – самое засушливое и жаркое место в Северной Америке, – Эйлин решила, что обязательно когда-нибудь туда съездит, хотя ее светлая алебастровая кожа моментально обгорала на солнце. Наверное, в такой огромной пустыне, думала она, не так замечаешь одиночество.

Осенью пятьдесят шестого, когда Эйлин уже второй год училась в старшей школе, из Ирландии толпой повалили родственники. Как она радовалась! Правда, квартира иногда становилась похожа на больницу – вновь прибывшие, шмыгающие носами родичи спали кто где, на полу вповалку и даже иногда захватывали кровать Эйлин, а все равно – отец словно оживал. Он очаровывал гостей, точно цирковой тюлень, жонглирующий мячиком на кончике носа, а мама с Эйлин выбивались из сил, поддерживая мир и порядок среди общей толчеи.

Через их тесную квартирку прошло больше десятка человек. Мамина младшая сестра Марджи, всего на несколько лет старше Эйлин, – мама ее раньше никогда не видела. Тетя Ронни и тетя Лили. Дядюшки Дэзи, Эдди и Дейви. Двоюродные братья и сестры: Нора, Брендан, Микки, Эймон, Деклан, Маргарет, Триш и Шейн. Приезжали по двое, по трое, иногда и по четверо, и жили у них, пока не найдут себе квартиру в Ровее, Вудлоне или Инвуде, – а тогда начинался следующий заезд. Никакими словами не рассказать, что чувствовала Эйлин, когда все собирались за общим столом. Проснувшись ночью, она слушала, как родичи тихо посапывают и ворочаются во сне. Никогда в жизни она не была такой счастливой.

Первым приехал дядя Дэзи, младший брат отца. У отца в комнате он и поселился. Эйлин улучила минутку, когда отца не было дома, и засыпала дядю Дэзи вопросами. Разговорить его оказалось нетрудно. Слова так и хлынули из него, будто кто-то отвернул кран.

– Твоему папе нравилось в Кинваре, – рассказывал дядя Дэзи. – Веселый парень был, ты себе просто не представляешь! Целыми днями улыбка до ушей. Потом, как приняли закон о земельной реформе, пришлось нам переехать в Лохрей. Земля там получше будет, но папа твой, мне кажется, так и не смирился, что нас заставили бросить прежние поля и дом, который он еще подростком строить помогал.

Вся квартира притихла, и у соседей, и даже уличные шумы заглохли, словно поддавшись обаянию дяди Дэзи.

Он потер небритый подбородок:

– Я сильно младше его был. Наверное, лет семи, потому и радовался переезду. Так и рвался помогать в строительстве нового дома. Строили из подручных материалов. Мы, мальчишки, вместе с отцом копали глину, таскали бревна из болота, собирали солому для кровли. Знаешь, какой дом получился основательный? До сих пор стоит. Все радовались, кроме твоего папы. Он сказал – раз один дом отняли, могут и второй отнять, если захотят. Так и не обвыкся на новом месте. Жил как под открытым небом. Одно правда: чтобы поработать, ему отдельного приглашения не требовалось. И вообще приглашения не требовалось. Он постоянно трудился. Какие ограды складывал из камня – посмотришь, не меньше мили в поперечнике! И ничего-то для себя не требовал, хватало бы только денег в карты играть. В наших краях, бывало, партия в покер на пять дней затягивалась. И еще – работа в поле, без этого ему и жизнь не в жизнь. Ты, может, не поверишь, если я скажу, что силища у него была такая – молотки гнул. А ему бы только сорняки выдергивать. В тридцать первом – папе твоему, наверное, двадцать четыре года было – у нашего брата Уилли, он патрульным полицейским в Дублине работал, образовалась катаракта. Ослеп на один глаз, и пришлось ему вернуться к нам на ферму. Участок маловат был, чтобы прокормить двух взрослых мужчин и еще нашего отца, а работы на всем богом забытом острове было не найти, даже такому человеку, как твой папа.