В доме батюшки они пробыли до захода солнца. Попадья потчевала их разной снедью, Пелагея поблагодарила ее за угощение, но попросила только хлеба и квасу. Все это время хлопчик спал. Перед отъездом она поцеловала руку батюшки и сказала:

– Большой испуг испытал сыночек ваш, батюшка, испуган он был очень, радость тоже должна быть умеренной, радостью для всех. Надо будет через два дня снова посетить страждущего. Не беспокойтесь, батюшка, мы придем сами – и они направились на выход.

Переступил батюшка с ноги на ногу, видно, понимал, что имела в виду Пелагея. В тот следующий раз узнала Марина от батюшки новость, что под Киевом правит службу из недалеких этих мест священник Захарий, в миру Пилип Захарович Майстренко. Услышав эти слова, она вздрогнула, лицо ее покрылось румянцем и засияло, ей хотелось закричать: «Это же мой брат Пилипок, мы с ним телят пасли, это мой брат!», но она продолжала лишь растерянно улыбаться. По дороге назад Пелагея рассказала Марине, что, когда еще была жива баба Марфа, встретились они в монастырской церкви, та и сообщила, что Пилипок задумал стать священнослужителем, хотя отец и дед Игнат были против, да потом смирились, и, видишь, добился он своего. Молчала Марина, ей было и грустно, и радостно, а больше хотелось плакать.

Придя в свою хатку, она сразу легла и проплакала, пока не стал заниматься день, потом горечь с души ушла, и спала она крепким сном почти до полудня. Но недолгим было радужное настроение у Марины, а всему причиной был сон. Снова снился ей тот мальчик с пристальным взглядом, которого она увидела в монастырской церкви. В памяти возникал образ Артема, и плоть напоминала о себе, а в ушах стояли слова молитвы «блуд», «грех», «покайся», и она каялась, становилась на колени, читая и читая молитвы: «Дева Мария, непорочная Матерь Божия, заступница наша, спаси меня грешную, вразуми меня грешную». Она стала редко выходить из своей хатки, ела только хлеб и пила воду. А в один из вечеров вспомнила она бабу Марфу, и так она представилась Марине, будто находилась рядом, даже дыхание ее чувствовалось. Притихла Марина, ожидая услышать от бабы Марфы слова утешения или разгадку от нахлынувших на нее душевных мучений. Только видение бабы Марфы пропало, как и не было, а пришла мысль: баба Марфа не грешница и не блудница, хотя родила четверых детей, она не может быть грешницей, ее Господь простил, она в Киев ходила, чтобы приложиться к чудотворной иконе. Марина вздрогнула от неожиданно пришедшей к ней разгадке. С того вечера она продолжала молиться, только это уже были молитвы об утешении своей души. Для себя она определила грешницами и блудницами женщин, что без венца в церкви женами становятся да чужих мужчин к себе подпускают.

Марина открыла двери сеней, на нее дохнул морозный воздух, а на приступку под ноги падали белые снежинки. Радостная улыбка озарила ее лицо, все казалось таким красивым и жизнерадостным. К хатке шла матушка Пелагея. Ее слова эхом разнеслись вокруг:

– Милая, скорее собирайся, нас страждущие ждут, идти надо, а по морозцу идти легко. Да мы скоро управимся, собирайся, – и, не дожидаясь ответа, направилась к калитке.

В тот день случилось много неожиданностей. Не успели Пелагея и Марина выйти за калитку, как увидели мальчика, бегущего в их сторону. Он кричал сквозь слезы:

– Ой, матушка, скорее идите к нам, спасите нашего таточку, помогите, матушка!

Он стал сбивчиво объяснять, что их таточку боднул бык и у таточки течет кровь, а доктор еще не приехал, что живут они недалеко, и через каждое слово повторял: «Скорее помогите!». Во дворе, куда мальчик привел Пелагею и Марину, стоял крик. Молодая женщина причитала, а женщина постарше, видимо, мать пострадавшего, сквозь слезы объяснила, что отправили за лекарем, а ее сыночек уже почти не дышит, и повела всех в хату. Мужчина лежал на полу в луже крови, он был без сознания и лишь периодически всхлипывал. В этот момент раздался громкий и строгий голос Пелагеи: