Василий, прихрамывая, добрался к амбару, когда обсуждение важного вопроса уже завершалось. Упоминание о Степане вызвало у него дикую злобу.

– Этого бандита надо повесить, а не брать с него пример, – брызгая слюной, выкрикнул он.

– Придет время – и до него доберемся, и зерно его заберем, а сейчас надо организовать посевную, а не митинговать здесь, – прервал его Панас, считая разговор законченным.

Через три дня полицейские небольшой командой выехали в Калиновку. Перед отправлением Панас был строг, отдавая команды, где кому сидеть и что делать в случае нападения партизан. Притихли полицаи, посматривая на Василия, который оставался на хозяйстве за старшего.

В тот вечер до Новоселок добрался Наум и с опаской постучал в калитку крайнего дома, где, по его расчетам, всегда останавливались полицаи. Его впустил заспанный полицай, которому он в красках рассказал о военных, которые захватили Калиновку. Не успел он задремать, как его с криком потребовал к начальнику дежурный. Василий мало чего добился от Наума. Он и так уже знал, что там могут быть военные и участвовать в посевной, а вот как бы их там прихлопнуть – это другое дело. Только они не дураки, поди, их там уже и нет.

В природе наступила пора пробуждения и расцвета всего живого – как говорили при встрече сельчане, в эту пору даже щепочка к щепочке тянется. По утрам к незатейливым песенкам синичек о весне присоединялись голоса скворцов; в такие минуты Варвару влекло во двор, она слушала этот наполняющий лес гомон птиц и улыбалась. А то вдруг кольнет в сердце, и вспоминался Грушевский с родинками на теле – путались тогда мысли, переплетались образы, казалось, на век забытого Вацлава и гноящегося тела обгоревшего военного. Эти воспоминания были нечастыми, но они, как темная ночь, пытались закрыть собой все, заставить ее забыть всю жизнь и приоткрывали какую-то бездну, которая была темнее любой ночи. Неужели были те минуты невообразимого счастья и парения в небесах, желания обнять весь Божий свет, прижать к себе такое милое и такое желанное тело и раствориться в нем? От этих воспоминаний горело лицо, а из нутра, из самого сердца готов был вырываться крик: «Зачем все так?!» В такие минуты Варвара начинала читать молитву, обращаясь к Богородице и прося ее избавить от этой темноты и дум хуленых, а когда успокаивалась, ее тянуло к людям.

Ей передали, что бабка Люба, которой, по скромным подсчетам самых сведущих в деревне говорунов, почти два века от роду, занемогла и просила матушку Варвару ее проведать, а жила она по соседству со двором Алеси. У бабы Любы Варвара застала Фросю, от нее и узнала, что в деревне были военные, а несколько дней назад появились в своем дворе Степан и Арина, а вместе с ними и Алеся с детьми приехала, все живут на подворье Степана, занимаются посевной. Варвара не стала обсуждать эту новость – она надеялась, что Степан найдет время и навестит ее. В помощи она не нуждалась, сеять у нее практически было нечего, а хотелось услышать его спокойный голос и, главное, узнать о Грушевском.

Баба Люба была слаба, приближался ее час, а кто знает, когда тот час придет – Божье это дело, и Варвара заговорила о делах, творящихся в природе, стала рассказывать, что зацвело и что может быть хороший урожай слив, если в ближайшие дни не будет заморозка и он не погубит цвет на деревьях; да уже пришла пора сеять огурцы – как раз луна растет, и это можно делать в эту пятницу; да и свеклу уже можно сеять… Эти разговоры отвлекали собравшихся от своих недугов и вселяли надежду дождаться тех слив, вкусить зелененького с пупырышками огурчика.