Антонина Зиновьевна в округе была нарасхват, ее приглашали все знатные и почтенные люди. На званые обеды и приемы она непременно выезжала с Парамоном, и в каждом таком обществе ему приходилось рассказывать о своих, как он говорил, обычных делах. Вначале следовал небольшой, но волнительный рассказ Антонины Зиновьевны, а затем начинались краткие, с меткими и порой грубоватыми выражениями повествования Парамона с показом шрамов обожженной руки. Шрамы вызывали восторг и восхищение у женщин. Он стал уважаем, и его не раз просили приехать в тот или иной дом и рассказать о службе и войне, часто в таком узком кругу при этом недалеко находился предмет необходимости такого приезда. Только через некоторое время всем стало понятно, что без Антонины Зиновьевны такое посещение не случится ни при каких обстоятельствах. Несколько раз она брала с собой и дочь. После приезда из столицы Катя стала замкнутой, она стала уклоняться от разговоров с матерью, когда собирались все за столом, где Антонина Зиновьевна выглядела уравновешенной и часто улыбающейся, а порой начинала безудержно смеяться над каким-либо высказыванием Парамона, тогда Катя сжималась, опускала глаза и старалась быстрее уйти. Антонина Зиновьевна была весела, жизнерадостна, и ей казалось, что все окружающие должны испытывать такую же радость. В гостях, когда вечер или обед затягивались и Антонина Зиновьевна становилась чересчур весела, Катя говорила, что у нее разболелась голова и она хочет домой. Мать тут же с ней соглашалась, что пора ехать, брала Парамона, и они уезжали. Однажды, уже осенью, в дождливую погоду, только начался ужин, как Катя сказала, что ей стало плохо и она просит поехать сейчас же. Антонина Зиновьевна высказала свое недовольство, но тут же согласилась, был недоволен и Парамон. Они сели в выездную карету втроем, Катя сидела между Парамоном и матерью, дождь хлестал по окошку, было сыро и зябко, Катя наклонилась в сторону Парамона, и ее пальцы коснулась шрама на его руке. Рука его была теплой, Катя невзначай провела пальцами по шраму, ей стало вдруг жарко, возникло желание обхватить эту руку и не отпускать ее. Парамон сидел с закрытыми глазами, и казалось, дремал, ничего не ощущая. На самом деле у него поднималось и заполняло всего желание растворить эту молодую девушку в себе. Он не убрал руку, но заставил себя унять поднявшуюся волну желаний. Антонина Зиновьевна вздрогнула, ее взгляд остановился на руке дочери, которая касалась шрама. Ей хотелось закричать, что его рука принадлежит ей и никто не имеет права прикасаться к его руке. То, что Парамон не убрал свою руку, еще больше рассердило Антонину Зиновьевну. «Как он смеет держать руку моей дочери, кто он такой здесь и по какому праву сидит рядом с ней?» – кричал голос внутри ее. Карету сильно качнуло, и Катя навалилась на мать, схватив от испуга пелерину матери обеими руками.

– Как он едет, он что, желает, чтобы мы вывалились из кареты? – злобно и громко высказалась Антонина Зиновьевна. Парамон открыл переднее окошко и прокричал кучеру, чтобы тот ехал осторожнее. Вокруг была темень и дождь, кучер что-то прокричал, но стал ехать тише. В тот вечер Антонина Зиновьевна, сославшись на недомогание, ушла спать раньше. Ей не спалось, думы лезли одна мрачнее другой, набегая как волны на реке, и не понять, о чем была предыдущая, но все крутилось вокруг дочери. Да, ей скоро надо искать жениха, еще год, и может засидеться в девах, только где эти женихи? Антонина Зиновьевна начинала корить себя, что об этом не думала раньше, а была занята только собой. Эта мысль была поражена следующей: «А почему он не пришел, где он, как без него?» Всплывало то тайное неугомонное желание, она остановила и далеко запрятала прежние думы и мысли. Она открыла глаза, над ней, чуть наклонившись, стоял он. Руки ее не слушались, они уже обхватывали его шею. Та дума о дочери оказалась далеко не спрятанной, она стала часто появляться и все более настойчиво напоминать о себе. Появились перемены и в настроении Кати: в присутствии Парамона она тушевалась, начинала краснеть и вести себя беспокойно, а встретив взгляд матери или Парамона, старалась быстро уйти. Парамон тоже старался избегать общения с Катей и занялся хозяйскими делами, это у него получалось деловито и добротно. Подходили рождественские праздники, закончился пост, и Антонину Зиновьевну вместе с дочерью и Парамоном пригласили на праздник, где давался обед для почтенных людей губернии. Перед обедом выступало несколько сановных особ, которые говорили о губернаторе, уважаемых людях, и было сказано о высочайшем повелении Государя дать вольную грамоту Парамону за его заслуги перед отечеством, и было сказано, что он находится здесь, среди гостей. Вспомнили о Парамоне, когда обед был в полном разгаре, все были веселы и радостны, а вспомнила о нем губернаторша. Она попросила, чтобы Парамон рассказал, как он спасал женщин, по ее мнению, это был благородный поступок истинного рыцаря. Парамона попросили к столу, где восседала губернаторша со своими двумя дочерями. Сразу туда потянулась женская половина гостей. Антонина Зиновьевна шла позади Парамона, она была недовольна, что не было сказано ни слова о ней как участнице всех событий и, самое обидное, об истребовании той вольной грамоты. Она шла молча, но заставляла себя улыбаться, пытаясь напомнить о себе. Парамона усадили в кресле, возле него стала старшая дочь губернатора, а губернаторша и другая дочь сели напротив, Антонина Зиновьевна стояла чуть позади губернаторши. Пошли расспросы и вольный рассказ Парамона, вокруг все то затихало, то возникала буря восторга и аплодисментов. В какой-то момент старшая дочь схватила руку Парамона и прижала ее к груди, Парамон вскочил и стал перед ней, не отрывая руки, на колено. Крики женщин перешли в восторженный визг, на глазах губернаторши появились слезы, только Антонина Зиновьевна не могла оторвать взгляда от прижатой к груди руки. Ее несколько трясло, вспыхивало зло на Парамона и эту безобразную дочь губернатора. Катя тоже наблюдала эту сцену, и в ней кричало: «Какая некрасивая и старая эта губернаторская дочка», а та не отпускала руку и второй тянулась обнять Парамона. Парамон встал, высвободил руку и стал говорить, что так мог поступить каждый, случись такое. А сам своим чутьем ощущал, что этой молодой девушке, как и тем женщинам, с которыми его сводила судьба, нужна мужская сила и чтобы был муж. «Как мало им надо!» – и тут он встретил взгляд Антонины Зиновьевны, полный презрения и ненависти. Парамон поблагодарил губернаторшу, и гости стали расходиться, обсуждая произошедшее. Еще были тосты, крики, но больше никто не вспоминал о Парамоне, только старшая дочь губернатора, громко заливаясь смехом, махала ему рукой, то ли посылая приглашение подойти, то ли воздушный поцелуй. Антонина Зиновьевна уезжала, когда гости стали расходиться. Они с Катей стояли у крыльца и ожидали, когда Парамон подаст выездные саночки с кибиткой. Ехали молча, молча разошлись. В ту ночь Антонина Зиновьевна долго плакала, а под утро у нее укрепилась неожиданное решение отдать дочь замуж за Парамона, отписать ей все состояние, жить при ней и держать этого Парамона в узде. Есть у него неведомая сила, которая лишает воли женщину, возникает непреодолимое желание, и утолить его невозможно. Спала она крепким сном, а утром была весела и радостна. К Великому посту она вручила дочери документы на все владения, которые принадлежали ее мужу и ей, и попросила Парамона не заходить в спальню, сославшись на пост. Парамон уже не раз задумывался, как жить ему здесь дальше, приходила тайная надежда, что Антонина Зиновьевна станет его женой. Были такие моменты, скажи он ей об этом, и такое могло бы произойти, но он ей ничего не говорил, а она не намекала об этом. Да и кто он для нее, такой богатой женщины, вдовы известного человека.