– Ну, пожалуй… – еле-еле ворочая языком, согласилась та.

Капитан терпеливо до конца дослушал напутственную речь подпрыгивающего, как раненая саранча, папы Мурчика, недобро посмотрел на дядю Клюева, перевёл взгляд на голые, худые, с трясущимися коленками, волосатые, с рыжинкой, ноги девицы, не оценил, покачал головой и неожиданно для тучного майора, в десятый раз собиравшегося начать толкать традиционную для проводов, проникновенную напутственно-патриотическую речь, гаркнул:

– Всё, хватит! Закончили проводы! Все здесь, пятеро? Призывники – в автобус!

Хоть этого момента и ждали, но все провожающие, вроде как от неожиданности, на мгновение замерли в тех позах, в каких их застала эта фраза. Девицыны коленки сразу перестали трястись, мама Мурчика замерла с открытым ртом, его папа на четвереньках подпрыгнул и как бы повис в воздухе, а дядя Клюева застыл с налитым и в вытянутой руке протянутым девице «эталонным» стаканчиком. Девица протянула было за ним руку, но тоже застыла. На мгновение все поучаствовали в немой сцене, а затем провожающие все одновременно решили наговориться с призывниками и нацеловаться на ближайшие два года – и устроили толчею и невообразимый галдёж, который разнообразием воплей и фраз не отличался:

– Ы?

– Му!

– Ы! Ы!

– Ой, сынок, сынок!

– Игорь, пиши чаще!

– Вася, держись! – и прочая ерунда, причём конкретно за что держаться Васе – не сообщалось.

Подождав с полминуты, капитан подергал за козырёк свою давно и часто ношенную, с пыльным пятном посередине, фуражку и, расталкивая объемистым жёлтым портфелем толпу, начал пробираться к призывникам, решительно, на корню пресекая возражения, выдирать их из рук провожающих и толкать портфелем к автобусу. Послушные, как овцы, призывники, едва зайдя в автобус, сразу же по пояс высовывались из открытых окон и уже так продолжали прощание со всхлипывающими провожающими. Невесты, визжа, высоко подпрыгивали, пытаясь облобызаться напоследок со своими стрижеными наголо и уезжающими невесть куда приятелями.

Капитан полюбовался на ноги скачущих у автобуса невест, у которых при приземлении нахальный воздух игриво приподнимал коротенькие юбочки, и вздохнул. Потом он оторвал от семьи и затолкал в дверь увлёкшегося прощанием последнего из призывников и, крикнув майору: «Все!», – собрался и сам туда же зайти, как ему преградил путь дядя Клюева, с полным стаканчиком наперевес, диковатой улыбкой на половину лица (почему-то только на левую), и конкретным вопросом: «Ы?»

Разомлевшему дяде хотелось душевного разговора, но так как к этому времени его подшефная девица уже представляла из себя неодушевленный предмет, дядю потянуло к кому-нибудь еще. Подвернулся капитан. Дядя сделал к нему два решительных шага, покачал стаканчик и ещё раз спросил: «Ы?» – но тот с негодованием отодвинул от дверей портфелем хлебосольного представителя провожающих и в один прыжок запрыгнул в автобус.

Дядя с недоумением посмотрел капитану вслед. Он первый раз за свои пятьдесят лет увидел, как отказываются от халявной выпивки. Он пожал плечами, оглянулся и оживился, увидев, что его уже минут десять как знакомая девица, до того стоявшая столбом, любезно прислонённая кем-то к красной звёзде на створке военкоматовских ворот, подала признаки жизни и пошевелилась. Дядя широчайше заулыбался и показал девице стаканчик: «Ы?»

Та лишь скромно кивнула и потупилась.

Красный майор, так и не сумевший сказать призывникам ничего напутственного, посмотрел сперва на дядю, потом на девицу, потом на часы, схватился за голову, спрыгнул с бордюра, протолкался сквозь галдящую толпу к автобусу и показал на часы капитану.