То, что матерям свойственна некая повышенная чувствительность, вызываемая физиологической либо эмоциональной реакцией, видно по тому, что вскоре после родов те уже могут узнавать своего малыша по одному лишь только запаху или голосу. Было несколько исследований, показавших, что матери, проведя со своими новорожденными всего несколько часов, уже могут узнать своего малыша по запаху, находя его распашонку среди чужих[59]. Они также довольно хорошо слышат плач своего ребенка. Женщины в послеродовых палатах обычно не пробуждаются на плач чужих младенцев, но если рядом начинает плакать их собственный, немедленно просыпаются. Родившие женщины также хорошо различают плач собственного малыша на записи, где спектрограмма каждого голоса уникальна, как отпечатки пальцев[60]. Они могут безошибочно различать записанные при разных обстоятельствах и проигранные им типы плача – просит ли младенец есть или сменить ему подгузник[61].

Хотя это указывает на наличие у матерей врожденного инстинктивного навыка различения и взаимодействия с младенцами, содержание этого взаимодействия не является жестко заданным. Более того, все эти исследования показывают, что с течением времени матери научаются лучше различать своих детей на слух и по запаху и что женщины, у которых уже были дети, делают это лучше, чем молодые матери. Хотя некоторые из этих способностей и могут являться для женщин врожденными, навык и эффективность их применения приходят с практикой и опытом, что вполне ожидаемо для вида типа нашего, у которого обучение является важным компонентом поведенческих моделей. Даже материнское отношение – положительная реакция на детей и своего собственного младенца, которая должна была бы быть наиболее врожденным аспектом материнского поведения, – изменяется под действием жизненного опыта. В одном исследовании ученые провели с 68 женщинами по три интервью: один раз во время беременности, затем через три дня после родов и на втором году жизни их младенца. Все опрошенные выказали однозначный прирост в позитивности отношения к своим малышам – со временем они начинали испытывать к ним все большую и большую привязанность[62].

В том, что матерям, чтобы глубоко привязаться к своим детям, нужно их наблюдать, провести вместе с ними время и узнать их как личности, нет ничего удивительного. Мы с вами – сложные, наделенные эмоциями живые существа, и чтобы принять чужое «я», даже если половина генов у него ваша, требуется приложить некоторые усилия. Так что в поведении матери нет ничего с неизбежностью запрограммированного, даже если некий инстинкт и подсказывает ей быть открытой к новой привязанности. Матерям и их младенцам, хотя они и предрасположены к тому, чтобы вступить в отношения привязанности, с очевидностью требуется длительное общение, чтобы сделать эти узы по-настоящему крепкими.

Существует ли отцовский инстинкт?

Поскольку мужчины не рожают, считается, что привязанность отцов к детям должна быть слабее, чем у матерей. Для большинства млекопитающих это так. Самцы млекопитающих, например, в отношении к детям нечасто играют деятельную роль отца; фактор лактации означает, что помощь самца детенышу практически не требуется. Виды, у которых о детенышах заботятся оба родителя, составляют менее 5 % всех млекопитающих[63]. Так что зоологи не предполагают у самцов наличия какого-либо инстинкта заботы о младенцах, и когда те о них все-таки заботятся, ученые всегда находят этому какое-то индивидуальное объяснение[64]. Но иногда, когда уход за малышом требует много сил и самцы способны оказать в этом помощь, эволюция заставляет их участвовать в заботе о потомстве. Так, многие самцы птиц высиживают яйца и приносят птенцам пищу. Самцы некоторых рыб вынашивают оплодотворенные икринки, храня их во рту или складывая кучками в охраняемых ими укромных местах на дне рек. Человеческие младенцы настолько несамостоятельны, что можно предположить, что эволюция сама отвела мужчине роль заботливого отца как части базовой модели воспитания потомства. Более того, некоторые антропологи считают, что потребность в заботливом отце явилась одним из основных эволюционных факторов, сформировавших современную модель моногамного брака