«А нам-то чего? — с досадой подумал Хэл. — Можно подумать, мы разбойники какие».

И тут же понял, почему сын Свершителя был сам не свой — видимо, уже знал о несчастье с отцом.

Хэл не успел додумать эту мысль, как свеча у кровати Пола мигнула и погасла. В тот же миг дверь приоткрылась, и в светлом проеме возникла перекошенная фигура. Хэл невольно попятился.

— Ты чего не спишь?

— С отцом сижу. Хотел за новой свечой...

— Живо ложись! — отрубил Майло. — Нечего огонь бестолку жечь!

Костыль прогремел по коридору, хлопнула дверь.

Хэл с силой втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Майло даже не спросил, как здоровье отца, и это бесило гораздо больше, чем грубый тон. И все же Хэл промолчал — опять промолчал. Хоть он и с трудом терпел выходки Майло, все же не мог до конца избавиться от страха. От брата осталось фактически лишь полчеловека, однако силы и ярости хватило бы на пятерых.

— И то верно, — прошелестел голос отца, — от света только глаза болят.

— Как ты можешь это терпеть? — негромко произнес Хэл. Он и сам не ожидал от себя такого вопроса — то ли новость взбудоражила, то ли темнота способствовала откровенности. — Почему вы с мамой это терпите?

Пол молчал так долго, что Хэл, снова присевший на край постели, решил уже, что не получит ответа. Успел ощутить по очереди неловкость, досаду и чувство вины за то, что тревожит больного.

И тут отец тихо промолвил:

— Он тяжело болен... долго не протянет.

— А мне кажется, он нас всех переживет и похоронит. А потом спляшет на наших могилах.

— Не говори так.

Руки Хэла сжались в кулаки.

— То, что он болен, не дает права так себя вести.

Отец вздохнул и повернулся на бок.

— В год, когда родился Майло, было очень холодно, все лето шли дожди. Хлеб сгнил на корню, овощи погибли. Все голодали, и твоя мама тоже... а когда Майло родился, все думали — не жилец. Он дышал так, словно каждый его вздох последний. Но однажды, когда твоя мать спала... я сидел у очага и держал Майло на руках. От тепла ему как будто становилось легче. И вдруг — то ли свет упал по-другому, то ли я задремал... но мне почудилось, будто личико Майло покрыли морщины и я вижу перед собой старика, прожившего долгую жизнь. И утром сказал твоей матери — ничего не бойся, он выживет... наш сын будет жить. А потом, без всяких причин...

Пол тяжело вздохнул и закашлялся, стараясь производить поменьше шума. Хэл придержал его за плечи. От тела отца исходил жар, обжигающий даже сквозь одежду. В распахнутом вороте рубахи мелькнул слабый отблеск — маленький охранный амулет из темного металла, все, что осталось у Пола от матери. Отец носил его не снимая, но болел так часто, что проку от этой вещицы, судя по всему, было немного.

— Я пытался... урезонивать его, — продолжал Пол, отдышавшись, — просил, уговаривал. Но ярость его слишком велика. Он понимает, что скоро умрет и завидует всем нам, нашему здоровью, тому, что мы продолжим жить, когда его не станет. Впереди у него ничего нет — ни любви, ни детей, ни свадебных венков... только смерть. И он... ненавидит нас за это.

— Но что же делать? — вырвалось у Хэла. — Невозможно так жить!

Пол тяжело вздохнул.

— Мы должны. Каким бы ни был Майло, он наш сын и твой брат. Мы не можем бросить его в беде.

«А как же наша жизнь? Неужели она не имеет значения?!» — хотел крикнуть Хэл, но сдержался, лишь молча накрыл горячую руку отца своей. В комнате было прохладно, но на висках выступил пот, его обуревали сотни взвихрившихся чувств и мыслей.

Еще ни разу в жизни отец не говорил с ним так прямо и откровенно, но его слова переворачивали все в сердце Хэла. В эти минуты он любил отца, как никогда прежде, хотел уберечь его и маму, но не знал, как это сделать.