И т. д.
Поместили в стенгазету, а девчата чуть не разнесли райком. Булатов ругался:
– Дёрнул чёрт тебя цицеронить.
Слабенькая вещь, но по тому времени, моему возрасту и соцположению она казалась острой.
Продолжение следует.
Перешёл на работу в школу преподавателем ИЗО
(без даты)
Поощрённый успехом (о мёд славы!), я разразился залпом кабацких стихов. Тогда модно было петь о…
Конечно, грудь я никому не царапал, к проституткам не ходил, но меня радовала эта человеческая слава, и писал в этом духе, читал стихи «замогильным» неестественным голосом. Девушки жалели меня.
Но Беленинов написал:
Много он сделал для меня. Но я ревниво держался за свою «славу», которая радовала меня, хотя я и видел, что мои «почитатели» – как раз те люди, которых я не любил. В комсомоле на меня смотрели презрительно, но мне было всё равно.
Наконец я уехал с Темафом (театр малых форм) декоратором. Полтора года пьянства, халтуры, переездов. Покамест не очнулся я в Саратове под лодкой, в жутком похмелье, грязный, с грязными товарищами.
Я ушёл в баню, вымылся, оделся и… уехал на первом попавшемся пароходе. Астрахань, Гурьев.
Над страной пронёсся новый ветер. Пятилетний план, реконструкция, догнать и перегнать. Я увидел, что наши серые люди работают в своей стране, как трудолюбивый садовник, а мы, культуртрегеры, валяемся в травке, любуясь красотой сада, издеваясь над беспорядком, который сопутствует каждому строительству, рыча: «Нам красоту дайте!».
Работал в ГПУ, сотрудничал в газете. В 1929 году перешёл на работу в школу преподавателем ИЗО41. Учился и окончил вечерний учительский институт, факультет истории. Но эта блицсистема, основанная на бригадном методе, мне не дала удовлетворения.
К урокам я готовился больше, чем к зачётам. А сколько было таких калек или просто профанов, не знавших, куда приткнуться. Да, кстати сказать, мало ли их сейчас, обросших стажем и опытом.
Тут я пережил свою любовь. Чистую, святую любовь, не запятнав её ничем. Но стоит ли писать о ней? Это так скучно и, при рассказе, слишком романтично.
Убежав от неё (этой любви), я очутился в захолустье Средней Азии. Пахта-Аральский район, бывшая Голодная степь, где я был «культурным человеком с громадной эрудицией», сравнительно со средой. Были и там образованные люди, но это были ссыльные троцкисты, СВУ42 и прочие.
Я боюсь, что по поводу этих писем ты скажешь афоризм Козьмы Пруткова о фонтане.