– Не смей меня трогать! – крикнул он, ничуть не заботясь о том, что уже ночь и соседи давно спят. Ему было все равно.

– Сам. Не смей, – не своим голосом проговорила Журавль, тяжело дыша – как будто бы его гнев передался ей.

На бинте, что обматывал ее правую руке, проступила кровь.

В какой-то момент Келле, чей разум был затянут мутной пленкой обиды и злости, вдруг стало страшно – он так боялся сделать ей больно, навредить, даже тачку водил аккуратно, когда ездил с ней, а тут схватил за руку так, что появилась кровь, мать ее! В первые секунды синеволосый парень даже и не подумал, что от его сильной хватки может быть только синяк, но никак не кровь.

И испугался.

Он приблизился к Ниночке, и та, глядя на него с ненавистью, стала отступать назад, шаг за шагом, забыв, что сзади начинается лестница. Пораненная рука ее саднила с новой силой, но она почти не чувствовала этого – все ее внимание было направленно на Келлу, который, наконец, понял, что к крови на ее ладони он не имеет отношения.

Однако его внезапный страх прогнал ненависть.

– Стой! – крикнул он. А Нина все равно сделала еще один шаг назад и, чуть не оступившись, едва не упала, но Келла вовремя подхватил ее. Второй раз за день.

И притянул к себе, а она не отбивалась.

– Что с рукой? – спросил он, зло глядя на девушку.

– Порезалась, – ответила она почти с вызовом.

– Обо что?

– Об зеркало.

«Идиотка»– говорил его взгляд.

«Ублюдок» – отвечал ее.

«Ненавижу».

«Я сильнее».

Келла вдруг прижал девушку к стене, опираясь на костяшки одной руки чуть выше ее головы, а пальцами другой проводя по ее щеке, скуле, дотрагиваясь до полуоткрытых манящих губ, чувствуя горячее и отчего-то частое дыхание. Нина подалась чуть вперед и едва уловимо коснулась своими губами его губ. Мимолетом. С вызовом. Глядя ему в лицо, не мигая и не переводя взгляд.

У Келлы окончательно сорвало крышу. Он внезапно стянул с ее волос резинку, позволяя им тяжелыми волнами упасть на плечи, и, не понимая, что делает, запустил пальцы в пряди на макушке, заставляя Нину высоко поднять голову. И целовать начал не с губ, а с напряженной шеи, слегка прикусывая кожу. Ему было плевать, что на шее ее могут остаться следы, а Нина совсем позабыла о гордости, полностью отдаваясь накрывшему с головой желанию быть предельно близко с этим человеком.

Они оба не понимали, что за сумасшествие на них нашло, но не могли остановиться – как тогда, около дома Эльзы Власовны.

Нина заставила Келлу приподнять голову и первой поцеловала его, обхватив руками лицо: жадно, властно, даже немного грубовато для хрупкой девушки, а он тотчас перехватил инициативу, не желая оставаться на вторых ролях.

В их внезапном, но долгом поцелуе не было трепетности, мягкости и неспешности. Напротив, он был жарким, терзающим и даже каким-то злым, почти безумным, таким, что язык начинал неметь, и губы слегка саднило, и все на свете становилось безразличным – кроме этого момента.

Ярость против ярости. Ненависть против ненависти. Любовь против любви.

Они целовались с исступлением, не в силах остановиться, пытаясь перебороть друг друга, вымещая всю свою накопившуюся злость и горечь. И страсть – непонятно откуда взявшуюся страсть, перетянувшую им горло и заставляя часто дышать.

Нина тихо вскрикнула от укуса в шею, в котором болезненность перемешалась с притягательным наслаждением, – Келла перестарался, и в ответ укусила его за губу, срывая с парня последние запреты, и он потянул водолазку девушки вверх, не прекращая целовать, прижимая к стене.

Чем могло все закончиться, неизвестно – Нине и Келле помешал телефонный звонок: настойчивый и громкий. Музыка «На краю» ворвалась в единственного свидетеля их неистовых объятий – тишину.