Дмитрий Шульгин Музыкальные истины Александра Вустиса читать онлайн страница 31
. И затем, наконец, начинается «поступь» этих «миллионов» и возрождается музыка начала – реприза, но, конечно, не буквальная: просто появляется до мажор и «поступь миллионов» звучит снова, но уже более как бы материализованная. Там, вначале, она внутренняя, из области каких-то подсознательных ощущений, а здесь уже материализованная, реальная. Пошли массы. Правда, вначале только баритон, но он как ведущий, как «вождь» (69-я цифра). И к этому баритону затем присоединяются хоровые голоса, и постепенно он вытесняется хором. То есть хор занимает все большее место и постепенно реплики хора сливаются в собственно хоровую фактуру, которая одновременно уплотняется оркестром и, в частности, очень яркой трелеобразной контрапунктирующей фактурой у духовых. Тут возникает настоящий гимн. И снова повторяется то, что уже было, но только теперь у звенящих ударных, у колокольчиков. И затем появляется материал того, что пело контральто, но не начальный, не самый начальный, а второй материал – это хорал, и здесь же появляются звоны, как будто колокола какие-то до вас доносятся. То есть, возникает реприза очень обновленная, но не самого первого вступительного раздела, а Анимато. И все здесь как бы «накатывается», и появляется какая-то самая мощная волна, которая обрывается вдруг «ля минором» тенора, meno mosso, и все кончается вот таким пасмурным фактурным наслоением. А хор поет: «Последняя ночь». Странно, конечно, но моя «Песня радости» все-таки заканчивается в ля миноре и как-то неожиданно, по-моему, то есть я как бы этим вернулся к начальному состоянию узника, сидящего в камере…

Вот, так, несколько сумбурно я бы ответил на ваш вопрос о форме этой песни.

Потом, за пределами консерватории я еще продолжал работу над «Кантатой…». В общем, получилось, что эта вещь была для меня важнейшей в то время и отняла много сил – целая эпоха какая-то в моей жизни.

– И вы все это время сочиняли без надежды на исполнение?

– Я вообще, наверное, довольно странный человек в этом отношении, потому что первые десятилетия я многие вещи сочинял без всякой надежды на исполнение. Но зато, когда я вступил уже в Союз композиторов, а это почти совпало с открытием денисовских понедельников, то я уже писал, конкретно рассчитывая на эти клубы, то есть видел как бы и сцену перед глазами, и как бы ощущал реакцию возможной публики. Это был уже период, так сказать, более оптимистического сочинительства…

«Ноктюрны» 1972, 1982; для камерного ансамбля; 3 части; dur. 15'

– …Ни одно из сочинений моих так не запутано и не имеет столько редакций, как это. Дело в том, что оно посвящено моему одному старинному другу – Борису Фальковскому. Так вот он-то и предложил мне написать для народного ансамбля «Кантеле», о котором я и понятия не имел тогда, тем более, что я вообще таких ансамблей не знаю и не умею писать для них. Но это предыстория. А задумал я написать для него «кантеле-сюиту» аж в пяти частях, но, естественно, потерпел поражение позорное, то есть не написал сюиту, а набросал только материал для нее и в результате получилось просто два разных сочинения. Одно я назвал «Импровизации» и оно стало затем второй частью вот этих «Ноктюрнов» – чисто диатонические «импровизации», где каждый инструмент имеет свои четыре-три-две, а то и одну только ноту. Кстати, в ансамбле том были, помнится, и баяны, и разные типы кантеле – такие, например, как, альт или бас. Но только это, конечно, не настоящие кантеле. В общем, появились таким образом мои «Импровизации». А затем сложились еще две части для другого будущего сочинения. Но все это лежало очень долгое время и неизвестно, что было с этим делать. Какие-то ноты посылались дирижеру ансамбля. Ответа, конечно, не последовало.