солнце не выкатит

спелую дыню рассвета.

Серого утра

потёртый овчинный кожух.

Сонный трамвай —

как осколок цветастого лета.

«Зима явилась на пороге…»

Зима явилась на пороге:

снегами подпоясан стан.

И взгляд её – холодный, строгий

блестит, как острый ятаган.

Желание жить

Холодно. Снег. Непроглядная стынь.

А на изогнутой мёрзнущей ветке —

сливы, как яркие платья кокетки,

лета прошедшего спелая синь.


Жертва, безумие или же рок?

Логика меркнет, тускнеет витийство.

Выцвели, вызрели вроде бы в срок

и – откровенное самоубийство?


Или желание редкое жить,

даже замёрзнув на сгорбленном древе?

Только бы вместе с листвою не сгнить

и не исчезнуть в прожорливом чреве!


В этом – стремление их естества.

Что им суровость снегов оголтелых!

Это не фарс и не суть озорства,

а безрассудная праведность смелых.

«Утро дарит пушистым снегом…»

Утро дарит пушистым снегом —

снова сыплет январь благодать.

А до рощи безлисто-пегой

по тропинке рукой подать.


Снегирей и синиц обитель

поменяет теперь наряд:

ей к лицу белоснежный китель

и рябин краснощёких ряд.


Продиктован природе свыше

этот яркий изящный стиль.

Вновь танцует метель по крыше

свою пламенную кадриль.

Построждественский снегопад

Ночью опять ворожил берендей,

снега насыпал на землю, на ветки.

Стройные ели – лесные кокетки —

в белых салопах до самых бровей.


Светлая сказка. Весь мир – тишина.

Крыши домов, словно в сахарной пудре.

Лопнула в небе метели струна —

посеребрила кустарника кудри.


Пышных мехов полотно раскроит

тропок протоптанных первосвященство.

Время, снимай скороходы свои,

вместе давай окунёмся в блаженство.

Весна не торопится

Ночью -2-4, днём 0 °C, ветер, облачно, временами снег, местами метель.

Прогноз погоды по Москве

Весна не торопится, радость пригрелась в сугробах,

а счастье оглохло навечно от стыни небесной,

деревья чернеют в истёртых поношенных робах

на самом краю необузданной грусти воскресной.


Вновь лес ощетинился иглами дремлющих сосен,

проталины съежились, кутаясь в снежную вату.

Весь этот раздрай невозможен и просто несносен —

за лето и солнце безумно безмерная плата.


Всё мимо и мимо тепло и весенняя благость,

всё время снега – с головой замело, завалило,

и бодрости в людях всего-то лишь самая малость.

Ну где она, эта весенняя вечная сила?!


Что так возрождает из самых глубоких депрессий,

что дарит нам крылья, восторг и любовь, и отвагу?

Но март обессилел от ярых зимы мракобесий,

и время поёт заунывную снежную сагу.


В той саге печаль и душевные горькие муки.

Она усыпляет и кутает нас в одеяла.

Нас вновь поглощают размеренно-мягкие звуки.

Мы снова в плену у небесно-святого вокала.

За окном

Проталины весенние порой

вгрызаются в снега беспрекословно,

уверенно, размашисто, неровно.

И души под продрогшею корой

открыты снова мартовским интригам.

Их зимним поизношенным веригам

уже выходит посезонный срок,

рождая половодье новых строк.


Меняются фасоны и размер,

течения и формы гибкой моды.

Начнётся скоро кастинг у природы.

И это не единственный пример

соревнованья каждой новой фазы.

Манишки дней, часов минувших стразы

поблёскивают в перечне времён,

которых ход пока не изменён.

«Я пыталась вновь рисовать весну…»

Я пыталась вновь рисовать весну

и раскрасить мысли в зелёный цвет.

Но вложила в жизни своей казну

на спектакль любимый один билет.


Я сыграть решила весенний блюз

и взяла аккорд ля бемоль мажор.

Я купила платье и пару блуз

и весь день твердила какой-то вздор.


Я весну манила в души капкан,

умоляла солнце светить и греть,

обещала лесу дождей канкан

и раскатов грома взрывную медь.


Только всё случилось, как ведал Хед[1]:

возвратились вновь облаков стада,

и замедлил март свой обычный ход,

и посыпал снег, и зажглась звезда.