И это окно в подъезд (который здесь назывался парадной) – на кухне. И сама парадная. Заставленная великами и цветами в треснутых горшках. На третьем этаже лестничная клетка была застелена красным ковром с золотыми висюльками по краям. На втором стоял пластиковый стол, похожий на пляжный, а на нем – пепельница, хрустальная и тяжелая. Оттуда Аня доставала окурки, нюхала их и складывала обратно. Слишком легкая добыча.

В университете, куда она поступила, все считали себя творческими. По крайней мере, в ее группе. Аня никогда не думала о себе как о «творческой личности», а если бы думала, пошла бы учиться в театральный, а не на журфак. Здесь собрались те, кто умел писать, но, как и Аня, не понимал, что с этим делать. Чем больше Аня сравнивала университет со школой, тем чаще понимала: школа была репетицией перед большой пьесой, в которой от тебя требуется вовремя произносить заученные фразы.

Самым интересным мужчиной в университете был Десятов – преподаватель философии с идеально лысой головой, которую хотелось лизнуть, как мороженое. Освещенная солнцем лысина напоминала яйцо. На первом занятии Десятов рассказывал о книге «Надзирать и наказывать», и, когда цитировал слова Фуко о подчинении и принуждении, Аня ощутила, как по коже бегут мурашки. «Реальное подчинение механически рождается из вымышленного отношения», – закончил лекцию Десятов, и Аня побежала в библиотеку за книгой, но уже ночью в ней разочаровалась. Столько непонятных слов, которые приходилось искать в интернете: репрезентация, деконструкция, интенция. Некоторые слова знал папа.

В другой раз, цитируя кого-то древнего, преподаватель зачитал: «Человек растянут между прошлым и будущим».

«Человек растянут между прошлым и будущим. Я растянута между мамой и папой. Наверное, когда я буду умирать, я пожалею о словах, которые ей сказала, но она не оставила мне выбора. Зачем она родила? Зачем я сюда приехала?» — строчила Аня в тетради, когда Десятов снял очки и посмотрел на нее. Она улыбнулась, по-дебильному.

– Я сказал что-то смешное, Мотылева?

– Нет, Кирилл Анатольевич, извините. Вы максимально несмешной.

Теперь засмеялись одногруппники, за исключением двух ботаничек с первой парты. Десятов подошел к Ане и поправил очки. Лысина блестела, как яблоко на витрине овощного.

– Покажи свой конспект, Мотылева. – Он протянул руку, взял со стола тетрадь, пробежался глазами по написанному и улыбнулся. – Итак, коллеги, продолжим: если у нас нет возможности остановить время, мы можем замедлить его. Ваши предложения, какими способами?

Заучки с первой парты проквакали что-то скучное. Аня открыла тетрадь и тут же забыла про Десятова.

Никого не люблю, ни по кому не скучаю. Никто не нужен. Не хочу учиться, ничего не хочу. На улице тепло, а мне не с кем гулять.

Домашек задавали слишком много. Двадцать книг по русской и зарубежной литературе на семестр плюс книги по истории журналистики, социологии и философии. Помимо непосредственно чтения нужно было делать выписки – самую бессмысленную работу, которой Ане когда-либо приходилось заниматься, не считая работы в магазине ритуальных услуг. Смысл заключался в выписывании цитат из текстов, которые могут пригодиться на экзамене. Чем больше выписок, тем выше шанс получить пятерку – казалось бы.

Аня купила самую толстую тетрадь и выписала одну фразу из Пелевина: «Первый по-настоящему удавшийся любовный или наркотический опыт определяет пристрастия на всю жизнь». Конечно, никакого Пелевина на первом курсе не было, как и выписок по Карамзину, который ей попался. По русской литературе получила четверку. Три других экзамена сдала на пять, правда, Десятов поставил пять с минусом. Наверное, не надо было так пристально рассматривать его лысину.