Над горизонтом разгоралась заря, Роксана посидела еще немного, глядя на мерцающие всполохи зарниц, а потом, словно очнувшись, поспешила обратно в дом.

Наступило прохладное утро, дарившее соленый бриз с моря. Наверное, уже в последний раз за этот теплый сезон мы смогли завтракать на открытой террасе. Карло сидел напротив меня и улыбался сквозь пальцы – удивительная привычка нас обоих. Меня это забавляло, я как будто бы видела в нем, как в зеркале, свое отражение. Осеннее солнце, уже не такое жаркое, но еще слепящее, падало Карло в глаза, и он щурился, становясь похожим на хищное животное.

– Карло, твоя улыбка наводит меня на мысль, что со мной что-то не так! – я собрала рассыпавшиеся пряди волос, с которыми играл ветер.

– Я просто любуюсь тобой.

– Ты смущаешь меня, прекрати.

– Ты покраснела, – он рассмеялся, чем привел меня в еще большее смущение. – Роксана, сегодня принесли почту, и там есть кое-какие новости, – он достал несколько сложенных и таких разных конвертов с остатками сургучных печатей.

– Дай мне! – Я отставила чашку с кофе в сторону и с волнением принялась открывать письма.

Одно было от маэстро Николы Порпора, он писал, что, несмотря на все его негодование по поводу и без повода (узнавался вздорный старый учитель!), он будет так великодушен, что посетит нас, чтобы удостовериться в том, что голос его лучшего ученика не потерял своей силы, а его обладатель – своего мастерства.

– Вот отличная новость! Карло, вскоре тебе придется держать экзамен. Ты видишь – маэстро настроен крайне решительно, – любимый продолжал беззаботно улыбаться, ни чуточки не страшась приезда своего строго учителя. – Ты еще в состоянии тянуть длинные ноты и задерживать дыхание на минуту?

Карло приблизил ко мне свое красивое лицо и прошептал в ответ:

– Знаешь, после сегодняшней ночи я уже не уверен.

Это интимное признание здесь и сейчас, когда вокруг было полно посторонних и мы были как на ладони, привело меня в страшное замешательство. Вначале я застыла в кресле, а потом огляделась по сторонам в надежде, что никто ничего не услышал. Пришлось прибегнуть к спасительному вееру – этой милой вещице, так много говорящей и так много значащей для любой женщины. Укрывшись за ним и переведя дух, я нашлась с ответом:

– Карло, в таком случае тебе стоит постараться, иначе синьор Порпора обрушит свой гнев на меня, надеюсь, ты понимаешь, почему.

– Конечно, понимаю, я еще помню недовольство Риккардо по этому поводу, но, уверяю тебя, cara, что краснеть тебе не придется, – его самодовольный вид вызывал и во мне прилив гордости тем, что я была немножечко причастна к этому гению, вот так запросто сидящему со мной за одним столом.

– А что там во втором письме? – потянулась я к следующему конверту, сложенному вчетверо и заполненному знакомым почерком. – Это от Риккардо?

В моем сердце дернулись какие-то глубокие струны, я опасалась прочесть и глазами спрашивала о содержании своего любимого, но он молчал, потом, лукаво улыбнувшись, велел:

– Прочти!

Пришлось раскрыть листок: послание было коротким, не как обычно на несколько страниц, а лишь пара строк. Среди признаний в тоске по родной Италии, выражений братской любви я, не поверив своим глазам, прочла, что в семействе Риккардо ожидается пополнение! Сумбурно и, по-видимому, дрожащей рукой он выводил сообщение о том, что Мария со дня на день должна была произвести на свет следующего (или следующую) Броски.

Я, признаться, совершенно не ожидала таких новостей и сейчас не знала, как отреагировать – это одновременно означало и то, что Риккардо становился счастливее, и то, что мы совершенно теряли его из нашей с Карло жизни. Теперь становилось ясно, что надежда на его скорый приезд к нам, на то, что смыслом его жизни вновь станет музыка, которую он писал для Карло, тает, словно свечка. А что Карло? Я взглянула на него, все еще держа перед собой письмо. Карло был счастлив. Другого ожидать от него не имело смысла – наполненный только добром и любовью человек, а как же я была далека до такого совершенства!